После развода не нужно возвращать (СИ) - Лебедева Катя

- Ева. Что ты здесь делаешь? - с таким пренебрежением в голосе бросает муж, с такой усталостью от меня, что я наконец-то вырываюсь из объятий оцепенения и могу сделать чертов вдох с хрипом, со свистом, немного закашливаясь от шока.

- Ты… мне… цветы… прислал? - говорю с паузами, потому что не могу быстрее, каждое слово дается с трудом.

Язык словно онемел, как после наркоза у зубного, когда дергают зубы мудрости, он просто еле ворочается, речь невнятная, никакая.

- В них записка была и ключи от этой квартиры. Я думала, ты купил ее для Матвея, не посоветовавшись со мной, и решил ее показать... А ты с ней… - снова перевожу взгляд на сестру.

Она сидит, улыбается, скалится, и сейчас я по-другому слышу ее слова о том, что у меня замечательный муж, о том, что мне надо внимательнее за ним следить, а то вдруг кто-нибудь уведет. Похоже, под «кто-нибудь» она в тот наш разговор имела в виду себя, предупреждала, а я не заметила, как все в нашей жизни изменилось.

Вижу, как Глеб хочет что-то сказать, а потом закрывает рот, поджимает губы и поворачивается к Ире.

Она за долю секунды меняет стервозный взгляд на жалкий, жалостливый, извиняющийся. Она признает свою вину, глядя ему в глаза, но при этом выглядит так, что ей хочется простить любые грехи, она всегда такой была, она с детства умела состроить такие глазки, за которые, ей кажется, можно простить все.

Но я так думала раньше, а сейчас, когда она в одной постели с моим мужем, якобы стыдливо прикрывает обнаженное тело, когда она украла у меня мою семью нагло, ни о чем не задумываясь, явно даже не сомневаясь в своем поступке, никакой взгляд не заставит меня ее простить.

Я ее ненавижу.

Я ее просто ненавижу.

Мне плакать хочется, меня слезы душат, но я не позволю себе ни одной слезинки пролиться, пока они смотрят на меня, пока они видят меня.

- Прости меня. Просто я так устала. Я так хотела, чтобы все наконец-то закончилось. Глеб, пожалуйста, только не злись на меня. Я... Ты... Ты скоро поймешь, почему я так поступила. Пожалуйста, Глеб, - она кладет руку ему на плечо, как бы гладит его, словно пытается утихомирить разъяренного зверя.

Все как в той поговорке, женщина и в горящую избу войдет, и коня на скаку остановит, и сейчас конь на скаку - это мой муж. Он разъярен, его нужно обуздать, и она ловко это делает.

Он накрывает ее ладонь своей, я вижу, как его взгляд смягчается.

Я не знаю, как можно делать мне еще больнее, но у них это получается.

Каждое движение, каждое слово, каждый взгляд, они убивают меня снова и снова. Они словно забили кол мне прямо в сердце. Не с одного раза, а по чуть-чуть, медленно вводя его в меня. Или нож, да, их действия как нож в открытой ране, который проворачивают, берут и проворачивают медленно, верно, раз за разом, просто разрывая плоть, превращая ее в одно большое месиво.

- Мы с тобой позже об этом поговорим, - спокойно говорит ей и потом переводит взгляд на меня. Я понимаю, что сейчас его внимания буду удостоена я.

Он скажет мне что-то, а я не хочу его слушать, не хочу его слышать, не желаю. Нет, ни за что, никогда. Его слова, его взгляд, его поведение, они сказали больше тысячи слов, и нет, то, что он не встал, не начал говорить мне, что я все не так поняла, что это все не то, что я думаю, что просто попутал, это бы не спасло положение.

Я бы не прониклась, но если бы он так себя повел, он бы хотя бы не настолько сильно упал в моих глазах. Я бы смогла дать себе надежду, что ему хоть капельку жаль, что ему хоть на сколечко, но стыдно, а сейчас у меня нет такого. Я точно знаю, что ему плевать, точно знаю, что ему не жаль, потому что он ведет себя как настоящий козел.

По глазам вижу, он считает, что я должна молчать, принять все это и забыть, просто вернуться домой, счастливая встретить его. Но так не бывает.

- Не надо ничего говорить, Глеб, - успеваю начать и еще руку зачем-то приподнимаю, как бы прося его ничего не говорить. - Я желаю вам счастья в вашей личной жизни. Не волнуйся, на развод подам сама, не буду мешать вашему счастью.

Поворачиваю голову к сестре и теперь говорю, глядя ей в глаза.

- Помни одно, Ир, на чужом несчастье своего счастья ты никогда не построишь. Я тебя любила, сестренка. Я тебя защищала, я за тебя боролась. Но ты поступила очень подло. Я очень надеюсь, что ты никогда не столкнешься с такой подлостью от близких людей, как я. Прощайте, ребята.

Разворачиваюсь и ухожу, теперь шаги даются легче, потому что я убегаю, сбегаю из этого логова порока.

Да, кто-то может сказать я дура, что я не права, что надо было бросить в нее чем-то и пожелать ей гореть в аду, пожелать ей, чтобы ее предавали, бросали, чтобы ни один мужчина нормальный на нее не посмотрел. Да, это можно сделать, но я не хочу опускаться до ее уровня.

Я не хочу чувствовать себя такой же, как она, такой же мерзкой, подлой и грязной.

Я не хочу быть такой, как она, не хочу, не буду, не могу.

- А ну-ка стоять, я сказал, - словно команду собаке отдает муж и хватает меня за плечо, останавливая.

Он разворачивает меня к себе и даже немного встряхивает, словно я тряпичная кукла, а не живой человек, с которым он прожил девятнадцать лет.

- Пусти меня, - прошу его, дергаясь и пытаясь вырваться.

- Угомонись, Ева. Не надо здесь строить из себя униженную и оскорбленную особь, - уничижительно заканчивает, словно мне было мало боли.

- Знаешь, я одно не понимаю, неужели я была настолько для тебя плохой женой, что ты вот так низко, как шакал, поступил, изменив мне? Неужели я настолько плохая, что не заслужила человеческого признания?

- Ой, давай без драмы, только, Ев. Ты насмотрелась сериалов и говоришь даже так же, как героиня тупых мелодрам. Хватит. Иди домой. Жду твою фирменную индейку на ужин.

Глава 2

Ева

Героиня тупой мелодрамы, вот кто я.

Ну что ж, героиня, значит, героиня.

Я не стала ему ничего объяснять, молча вырвала руку, он позволил это сделать.

Я ушла, и вот сейчас скидываю все вещи в чемодан в нашем доме, который обставляла под себя, который мы смогли позволить себе лишь пять лет назад, до этого падали и вставали вместе, развивали его бизнес, плюс я сама еще занималась своей карьерой.

Долгий путь, ошибки, ссоры, слезы, примирения, мы все это прошли, чтобы прийти в итоге за девятнадцать лет брака к вот такому финалу.

И сейчас я плачу.

Да, одна, сама с собой.

Я позволяю себе эти слезы, пока швыряю все в чемодан.

Я понимаю, что это слабость, но я не могу, я просто не могу сдержаться.

Мне нужно выпустить эти эмоции, не могу копить их в себе. Они разрывают меня изнутри, рвут душу. Я даже не замечаю, как в какой-то момент просто не складываю, а швыряю вещи и со всхлипом, со слезами падаю на пол и обнимаю колени руками, прижимая их к груди, просто уткнувшись лбом в колени, и плачу.

Я рыдаю и позволяю себе эту слабость, но чувствую, как с каждым всхлипом становится все легче и легче, но не настолько, чтобы забыть обо всем. Меня просто уже так не разрывает изнутри.

- Мам, с тобой все хорошо? – услышав голос сына вздрагиваю и поднимаю на него заплаканное лицо.

Не понимаю, что он делает дома, ведь еще не время. Он сегодня должен был вернуться в районе десяти вечера, ведь с другом собирался пойти в кино, а потом посидеть в каком-нибудь кафе. Он предупреждал меня, отпрашивался, а сейчас всего лишь шесть вечера или семь, не знаю, но точно не десять.

- Ты почему так рано, сынок? - шмыгая носом, вытирая слезы ладонями, спрашиваю у него, медленно вставая.

Ох, вижу по глазам, не отстанет он от меня, не даст увести нас от этой щекотливой темы.

- Да какая разница, почему я дома? Мам, что случилось? Я никогда не видел, как ты плачешь. Что произошло?

- Все хорошо, - как я ему отвечу, что все хорошо

У меня язык не повернется это сказать, а сказать, что все плохо, это значит рассказать ему о том, что его отец подлец. Это значит рассказать ему, что человек, с которого он брал пример, человек, который учил его не врать, не изворачиваться, учил верности, преданности, семейным ценностям, на самом деле сам и близко не примерный семьянин.