Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко
Сельское сообщество возглавлялось лендлордами. За ними шли фермеры, лично обрабатывающие землю, за ними их семьи и нанятые коттеры и слуги. Владения таких фермеров были чрезвычайно разнообразны и с точки зрения размера и структуры, и с позиции тех, кто трудился на этой ферме. В некоторых районах Шотландии таких фермеров насчитывалось до 50 % от всего мужского населения, в других – эта цифра колеблется в районе 20 %, а некоторых случаях фермами могли владеть сразу несколько хозяев[21].
Отличительной особенностью Шотландии по сравнению в Англией является то, что, даже несмотря на чрезвычайно маленькие земельные участки, в ней практически не было полностью безземельных крестьян.
Семьи коттеров составляли массу сельского населения в большинстве шотландских приходов, и большая часть сельских слуг, очевидно, происходила из этой категории. Они, как правило, получали небольшой участок земли в фермерских владениях в обмен на работу в хозяйстве землевладельца-фермера. По сути они являлись сельскохозяйственными рабочими, и различные региональные особенности этой группы на территории Шотландии не стоит переоценивать. Историки спорят и о процентном соотношении коттеров и крестьян-субдержателей относительно общей численности населения[22]. В целом, из-за высокой плотности населения и скудости земельных ресурсов, субдержания были больше распространены в Шотландии и Ирландии, чем в Англии, и уже на протяжении XV в. целый ряд монастырей обзавелся многочисленными коттерскими коммунами, для того чтобы удовлетворять монастырские нужды.
В Хайленде массовое распространение коттерства приходится на XVIII в., когда тысячи горцев, владея крошечными земельными участками, устраивали на них свое хозяйство, выживая с помощью рыбной ловли и дистиляции виски. Западно-хайлендерских и гебридских коттеров называли гэльским словом «скаллагс». В Лоуленде, начиная с экономического кризиса 1690-х гг., многие коттеры нанимались на мануфактуры, постепенно втягиваясь в формирующийся индустриальный рынок и составляя основу рабочих слоев населения.
Если сельская бедность в Шотландии была представлена, главным образом, коттерами, то социальная группа городской бедноты была более разнообразна и включала слуг, временных рабочих, странствующих актеров, попрошаек, бродяг и сирот, вдов и стариков. Три четверти тех, кто находился на попечении в Абердине в 1695–1705 гг. составляли женщины, из которых две трети были вдовами. Система социального попечительства была более развита в городах, особенно в Эдинбурге, в который стекался поток людей из сельской местности, резко возраставший в такие кризисные периоды как конец XVI или конец XVII веков. Церковные записи Перта, датируемые 1584 г., свидетельствуют, что четверть городского населения, составлявшего четыре с половиной тысячи, были бедняки, с трудом добывавшие себе пропитание. А на протяжении кризиса 1690-х гг. пятая часть всего миллионного населения Шотландии была ввергнута в бедность[23]. Несмотря на распространенные эгалитаристские представления и существующую систему взаимопомощи, шотландская бедность была серьезным вызовом еще и в XIX в., тогда как в Англии в целом эту проблему удалось уже решить.
Имущественная и социальная дифференциация, конечно же, являлась фактором, детерминирующим процесс формирования национального государства в Шотландии. Происходило это в той же мере, что в других регионах Европы. Вместе с тем, специфика этого процесса определялась связями, далеко выходящими за пределы экономических процессов. Шотландская клановая система являлась тем элементом социальных отношений, который словно бы проходил над всеми другими компонентами, и в итоге именно долгое существование родственных отношений, лежащих в основе кланового родства, определило и особенности развития национального государства. Клановое родство, в основе которого лежал не кровнородственный принцип, а особые социокультурные практики, являлось важным фактором общественной динамики еще и на протяжении XIX в., будучи при этом основой социальной системы Шотландии на протяжении всего средневекового периода и раннего Нового времени.
Относительно природы шотландской клановости необходимо сделать ряд предварительных замечаний. Во-первых, наиболее долго клановая система продолжала существовать в горной Шотландии, где она являлась первоочередным фактором, определяющим все процессы – политические, социокультурные, экономические. Вместе с тем, хотя и больше подверженный внешнему влиянию, Лоуленд также был родовым сообществом, где принадлежность к клану определялась не только фамилией, но и особыми социальными практиками и ритуалами. При этом сама природа клановости имела ярко выраженные региональные особенности, отвечая вызовам, существовавшим в той или иной части Шотландии. Оказывая влияние на развитие локальных сообществ и будучи фактором национального развития, кланы и сами не являлись застывшими во времени образованиями, но подвергались изменениям в зависимости от конъюнктур разного рода.
Во-вторых, клановое родство и родовые практики, существовавшие в Шотландии, не являются пережитками патриархального или феодального общества. Скорее, они представляют собой особую систему взаимоотношений, основанную на традиционных социальных практиках. При этом социальная традиция – это не нечто вымирающее или клонящееся к упадку, а целая система взаимоотношений, которая рождается, живет и гибнет в определенном социальном контексте. Историографический канон, согласно которому кланы было принято рассматривать как статический пережиток былого, анахронизм, чудом сохранившийся в XVII и XVIII вв. у границ модернизирующейся Англии, сам ушел в прошлое и является академическим анахронизмом. Бесспорно, что большее эвристическое значение имеет такое понимание шотландских кланов, согласно которому они представляют собой чрезвычайно гибкий и вместе с тем устойчивый социальный организм, залогом жизненности которого является способность отвечать на вызовы времени.
Наконец, важно и то, что шотландские кланы могут быть изучены как с точки зрения генетического подхода, так и с функциональных позиций. Каждый из двух методов способен принести интересные исследовательские результаты. В первом случае историк должен будет обратить внимание на формирование и эволюцию клановой системы, которая, вопреки распространенному мнению, является детищем позднего средневековья. Второй подход, думается, более целесообразен для данного исследования. Исходя из предложенного понимания клановой системы, как комплексного эволюционирующего родового организма, необходимо проследить то, как институты родства приспосабливались к меняющемуся социокультурному и политическому контексту.
Традиционно принято считать, что формирующееся национальное государство должно уничтожать все другие идентичности, препятствующие процессу нацие-строительства. История формирования шотландской национальной государственности опровергает это представление. Кланы не только не помешали политической консолидации и были вовлечены в сам процесс формирования нации, но и стали одним из наиболее значимых символов этого процесса. Более того, клановое родство использовалось в качестве одного из механизмов политической и национальной
