На страже Родины. События во Владивостоке: конец 1919 – начало 1920 г. - Карл Николаевич Хартлинг

10 февраля ко мне явился портупей-юнкер Кортаков. Думая обрадовать меня, он передал мне копию «доклада» такого содержания:

«Русский остров

9 февраля 1920 г.

3-я рота УИШ

ДОКЛАД

Общее собрание портупей-юнкеров и егерей 3-й роты УИШ, обсудив вопросы, касающиеся личностей нижепоименованных офицеров, делает следующую о них характеристику:

Подполковник К.Н. Хартлинг, как человек в высшей степени гуманный и заслуживший любовь всех своих подчиненных, во время гражданского столкновения 18 ноября 1919 года был только исполнителем долга офицера. Личной инициативы, которую проявляли многие офицеры, как ярые противники широких слоев общества и как мстители за старое прошлое, подполковник Хартлинг не проявлял. Находясь на должности ротного командира, к своим подчиненным был справедлив. В беседах с ротой подполковник Хартлинг говорил, что долгое время служил офицером в Инженерной части (минерная рота). На основании вышеизложенного 3-я рота просит подполковника Хартлинга из-под ареста освободить и предоставить ему, как специалисту, возможность поступить в какую-либо из воинских частей инженерного ведомства. В случае же его отказа предложить выехать из пределов Российской республики.

Подпоручик Цейтлин[44], занимая должность взводного офицера, о политическом моменте не высказывался, посему политические его убеждения нам неизвестны. 18 ноября 1919 года участия в подавлении восстания не принимал. Как офицер и начальник стоял вполне на высоте своего призвания. Был аккуратен, добросовестно относился к службе, заботился о том, чтобы его подчиненные имели всегда вполне исправное обмундирование и отопляемое помещение. Как человек был в высшей степени корректен и вежлив, вне строя держался просто, избегая всевозможных строгостей и наказаний. Ввиду вышеизложенного просим освободить подпоручика Цейтлина из-под ареста и предложить вступить в ряды Революционной армии.

Портупей-юнкер Слепухин[45], находясь в роте с самого начала курса и занимая различные командные должности, был придирчив и несправедлив. Среди своих сослуживцев зарекомендовал себя с дурной стороны. Для искупления своего прошлого предложить ему вступить в ряды действующих частей Революционной армии в качестве рядового бойца. В случае же его отказа привлечь его к ответственности за уклонение от военной службы.

Варвин,

Кортаков,

Ищенко,

Шляховский и т. д.».

К удивлению Кортакова, я заявил ему, что оба предложения для меня неприемлемы: «Под властью большевиков я не служил ни минуты и надеюсь, и в дальнейшем мне удастся не идти против моей Родины. Службу в Народно-революционной армии я считаю все равно что в Красной. Между ними отличие невелико. Что же касается до выезда за границу, то для этого надо и капитал, и знание иностранных языков, в частности, английского. Я же никогда уроков английского языка не брал. Отпустят на свободу, так авось и на частной службе не помру с голоду».

* * *

Вечером того же дня среди арестованных распространился слух, что на днях будут освобождены 14 офицеров, а остальные переведены во Владивостокскую тюрьму. Настроение среди арестованных сразу пало.

Моей роты поручик Цейтлин под большим секретом сообщил мне, что в числе подлежащих освобождению намечены я, он и штабс-капитан Агапитов, и таким образом все офицеры 3-й роты будут на свободе (Агапитов хотя и командовал ротой во 2-м батальоне, но мои портупей-юнкера считали его своим и, настояв на освобождении всех офицеров роты, причислили и его к таковым).

После обеда 12 февраля все мы, арестованные, были выведены на мороз и долго ждали прибытия «начальника школы». Наконец появился Нельсон-Гирст со списком в руках.

Действительно, 14 человек подлежало освобождению, остальные – в тюрьму. Я был в числе подлежащих освобождению.

В последний раз крепко я пожал руку Борису Ивановичу Рубцу. (После этого мне не суждено было с ним встретиться.)

Нас, 14 человек, подлежащих освобождению, вернули в помещение собрания, и мы из окна долго смотрели на уводимых в тюрьму. Их вели посередине бухты Новик. Два ряда конвойных сопровождали их, идя по сторонам.

* * *

Приблизительно часа через два нас тоже вывели и под конвоем повели в город. Нас сопровождал портупей-юнкер Балышев, который сказал мне, что прежде, чем нас выпустят на свободу, мы должны быть представлены чинам ВЧК «на опознание».

ВЧК помещалась в «Московском подворье» на Полтавской улице. Не помню уж, сколько времени нам пришлось там ждать, но время тянулось бесконечно.

Наконец по одному стали нас выводить. Дошла очередь и до меня. Ввели в какую-то комнату. За столом сидели одна дама и четыре мужчины.

Балышев назвал меня. Дама, с соболем на плече, долго всматривалась в меня и сказала: «Не он».

Остальные члены коллегии тоже отрицательно покачивали головами, произнося: «Нет» или «Не он».

Мне приказали выйти в другую комнату. Михаил Балышев крепко пожал мне руку и поздравил с освобождением из-под ареста. Я надел шубу и вышел на Полтавскую улицу…

Так закончилась моя военная служба!

Куда было идти? Был десятый час вечера. Поезд на Седанку, где жила моя семья, отходил в полночь. Я решил зайти к знакомым – к Навским. Там был полный дом гостей – обыватели жили своей жизнью…

Послесловие

Мысли относительно происхождения событий 28 января в Учебной инструкторской школе на Русском острове. – Переворот 31 января и золотой запас Владивостокского отделения Государственного банка

При внимательном рассмотрении события 28 января в Учебной инструкторской школе на Русском острове невольно вызывают недоумение: чувствуется какая-то «неувязка».

Действительно, переворот в пользу красных производит та именно часть, которая в течение весьма продолжительного времени являлась одним из главных оплотов Всероссийского правительства адмирала А.В. Колчака во Владивостоке.

В течение многих месяцев чины школы (многие – полных два года) боролись с большевиками. Как же они вдруг могли изменить своим идеалам? Что их толкнуло на арест своих прямых начальников?

Много лет спустя, когда уже в эмиграции у меня началась интенсивная переписка с полковником Рубцом, последний поделился со мною своими мыслями и впечатлениями того времени.

Ниже привожу дословные выдержки из писем Б.И. Рубца ко мне:

«Наша поездка оказалась бесцельной и завершилась неожиданным инцидентом. Если бы я знал, насколько обострилось положение, то я ни за что бы не поехал в город, так как наш отъезд и дал толчок к нашему аресту. Главной моей целью было: ознакомившись с обстановкой в городе, осведомить не только офицеров, но и юнкеров школы, чтобы этим внести успокоение, как мне казалось, нарушенное отъездом Плешкова и паническими сведениями, распространяемыми Масленниковым, Волковичем и многими офицерами 2-го и 3-го батальонов.

Повторяю, это была ошибка. Я до сих пор виню себя за это. Останься я и, объезжая все роты, назначь смотр батальонам, я бы отвлек юнкеров от мысли, что их