Хроники и документы времен Столетней войны - Коллектив авторов

Если говорить о социально-политических воззрениях и симпатиях автора, то они очевидны. Многие его высказывания свидетельствуют о том, что он всегда считал себя верноподданным французской короны, и приход к власти династии Валуа нисколько не повлиял на его убеждения. Повествуя о беспощадной войне, которая шла в начале XIV в. между его соплеменниками, жившими в графстве Фландрском, с одной стороны, и французской монархией — с другой, хронист безоговорочно занимает сторону последней. В его представлении Филипп IV Красивый, всеми силами старавшийся обуздать вольнолюбивую Фландрию, — это «добрый король»[22]. Говоря о французских воинах, которые сражались с восставшими фламандцами в битве при Фюрне, хронист употребляет выражение «наши люди»[23]. В его рассказе о неудачной попытке фламандцев захватить Сент-Омер в 1303 г. видна гордость за своих сограждан, которые сохранили верность французскому престолу и дали отпор мятежникам[24]. Одним словом, фламандцы, борющиеся за свои права и свободы, не встречают у хрониста никакого сочувствия, хотя он и отдает должное их энергичной и дерзкой настойчивости.

Под тем же самым углом рассматривает он и восстание в Приморской Фландрии, завершившееся разгромом фламандцев при Касселе (1328). Причины восстания затронуты хронистом лишь вскользь, и он проявляет нарочитую сдержанность, говоря о целях и побудительных мотивах восставших. По его словам, фламандцы подняли мятеж, «ибо один из них, по имени Николас Заннекин, элю Фюрнского округа, говорил, что теперешние правители Фландрии правят вовсе не по старинным обычаям. Он привлек на свою сторону большое количество простонародья и начал расправляться с графскими наместниками и бальи»[25]. Хронист никак не поясняет, что именно возмущало Николаса Заннекина в поведении графских наместников и чиновников и имелись ли вообще какие-нибудь реальные основания для недовольства. Таким образом, вождь восставших приобретает вид демагога, который сеет в народе смуту, используя как лозунг защиту старинных вольностей и свобод. Между тем хронист не мог не знать о вопиющих злоупотреблениях графских чиновников накануне восстания, равно как и о поборах, которыми граф угнетал своих подданных в угоду французскому престолу. Однако эти подробности остались за рамками повествования. В итоге Людовик Фландрский вместе с фламандским дворянством и верными ему именитыми горожанами оказываются невинно потерпевшей стороной, и кары, обрушившиеся на фламандских «злодеев» после битвы при Касселе, должны восприниматься читателем как справедливое возмездие.

Истоки Столетней войны и самая ранняя ее стадия не получили у хрониста подробного и последовательного освещения. Династические причины конфликта каким-то странным образом вообще выпали из его поля зрения. Это обстоятельство, как нам кажется, можно объяснить тем, что автор не хотел бросать и тени сомнения на законность избрания Филиппа VI Валуа и потому решил не останавливаться на династических притязаниях противной стороны. Впрочем, можно предположить, что фрагменты, посвященные династической коллизии, присутствовали в первоначальном тексте хроники, но затем «выпали» из него благодаря деятельности последующих компиляторов и переписчиков.

Конечно, нельзя сказать, что узловые моменты англо-французских противоречий не нашли никакого отражения в труде автора, но сведения, которые он приводит, страдают фрагментарностью и однобокостью. Так, например, он неоднократно говорит о дипломатической поддержке, которую Филипп VI Валуа оказывал шотландцам в их борьбе против Англии, однако при этом он обходит молчанием сам факт заключения военного союза между Францией и Шотландией, равно как и его условия. «Гиеньский вопрос» затрагивается хронистом лишь косвенно. Он рассказывает о том, что французские войска захватили летом 1324 г. ряд территорий в английской Гиени, но дальнейшие последствия этого события остаются вне его поля зрения. Если верить ему, в 1329 г. на встрече в Амьене Эдуард III принес оммаж Филиппу VI без каких-либо условий и возражений[26]. Однако, рассказывая о событиях 1336 г., хронист проговаривается, что Эдуард III отказался отправиться в крестовый поход вместе с французским королем, поскольку тот не исполнил своих обязательств, данных в Амьене[27]. Хронист ни словом не поясняет, о каких обязательствах идет речь, и лишь из других хроник и документов мы узнаем, что дело касалось урегулирования спорных вопросов относительно Гиени,

Вопреки возможным ожиданиям, роль Фландрии на раннем этапе Столетней войны тоже не получила у хрониста достаточно подробного и комплексного освещения. Поскольку он не счел нужным рассказать о бедственном положении Фландрии в связи с торговой блокадой, объявленной Эдуардом III в 1337 г., то дальнейшее изгнание графа Фландрского, приход к власти Якоба ван Артевельде и заключение англо-фламандского союза выглядят скорее как проявление злой воли вечно мятежных фламандцев, нежели как вынужденные меры с их стороны. Сам Якоб ван Артевельде изображается как политический ставленник англичан, и хотя при этом отмечены его высокие умственные способности, сомневаться в негативном отношении автора к гентскому вождю не приходится.

Уделив не слишком много внимания объективным причинам англо-французского конфликта, хронист решает проблему за счет объяснения мотивации отдельных его участников. Подобно Жану Ле-Белю, он отводит роль главных разжигателей войны Роберу д'Артуа и графу Гильому I Эно, каждый из которых имел личные счеты с Филиппом VI Валуа. Можно сказать, что фигура Робера д'Артуа приобретает во «Фландрской хронике» еще большую выразительность и важность, нежели в повествовании льежского каноника. Видя крах своих надежд на получение графства Артуа с помощью подложных документов, этот высокородный аферист заявляет, что «коль скоро он сумел возвести Филиппа де Валуа на французский престол, то он же постарается его и низвергнуть»[28]. Рассказав о бегстве Робера ко двору Эдуарда III, хронист долгое время не упоминает о нем. Однако его влияние угадывается за всеми событиями, приведшими к началу войны между двумя державами. Неутомимый «делатель королей» вновь появляется на авансцене, когда речь заходит о военной кампании, предпринятой Эдуардом III в 1340 г. Встав во главе англо-фламандской армии, Робер д'Артуа движется к Сент-Омеру, чтобы завоевать владения своих предков и заодно проложить дорогу Эдуарду III к французскому трону. Здесь хронист дает волю едкой иронии. Фламандцы еще слишком хорошо помнят неудачу, постигшую их под Сент-Омером в 1303 г., и не желают искушать судьбу второй раз. Однако Робер д'Артуа уверяет их, что в городе свила гнездо измена и захватить его не составит труда. «Негодяи ему поверили, — пишет хронист, — и имели глупость пойти дальше»[29]. С помощью хитроумных уловок и откровенной лжи Робер, наконец, приводит упирающихся фламандцев под Сент-Омер и начинает осаду. Как бы то ни было, все его заявления о предательстве, зреющем средь горожан, оказываются беспочвенными. Французское рыцарство выходит из города на битву и обращает фламандцев в бегство. Сам Робер, опасаясь расправы за свою ложь, спешит ретироваться в лагерь английского короля