Хроники и документы времен Столетней войны - Коллектив авторов

Рассказ о битве под Сент-Омером выгодно отличается своей точностью и обстоятельностью; в нем содержится масса колоритных и интересных для историка деталей, которые не позволяют усомниться, что мы имеем дело со свидетельством непосредственного очевидца. Во многих фразах хрониста чувствуются торжествующие интонации и гордость за свой город, устоявший перед вражеским нашествием.

В дальнейшем хронист позволяет Роберу д'Артуа появиться на страницах своего труда только дважды. Первый раз он это делает, чтобы дополнительно акцентировать внимание на политической гибкости и находчивости знатного авантюриста. Эдуард III, раздосадованный неудачной кампанией 1340 г., возвращается в Англию, чтобы сурово покарать министров, которые не позаботились прислать ему денег для ведения войны. Однако Робер д'Артуа, ближайший королевский советник, предпочитает задержаться на континенте, поскольку понимает, что его присутствие рядом с монархом, творящим расправу, может повредить ему в глазах английской знати. Когда первая волна королевского гнева спадает, проницательный Робер высаживается в Англии и уговаривает Эдуарда III смягчить участь многих опальных сановников. Таким образом, он умудряется выйти с выигрышем даже из очень трудной и опасной ситуации. Второй и последний раз хронист вспоминает о Робере в связи с его смертью, которая наступила из-за ранения, полученного при осаде бретонского города Ванна в 1342 г. Автор не считает нужным сколько-нибудь скрывать свою радость по поводу этого события. С его точки зрения, Робер, как государственный изменник и разжигатель войны, не заслуживал лучшей доли.

В довершение надо заметить, что лояльное отношение автора к французской монархии не мешает ему с довольно едким скепсисом изображать знатных рыцарей, служащих в королевском войске, а также высокопоставленных сановников и военачальников, в тех случаях, когда они действуют во вред государственным интересам и пренебрегают своим служебным долгом. Особенно наглядно эта критическая тенденция проявляется в рассказе о Кассельской битве. Хронист с мрачным неодобрением говорит о том, что молодые дворяне ездили смотреть, как королевская пехота ведет перестрелку с фламандцами, и глумливо потешались над теми, кто был ранен вражескими стрелами[30]. Вскоре после этого следует яркое описание того, как французская знать, разодетая в пух и прах, беззаботно развлекается в военном лагере на виду у противника, забыв о всякой предосторожности. Но вот начинается внезапная атака фламандцев, и многие благородные гордецы и бахвалы ударяются в паническое бегство вместо того, чтобы встать на защиту своего государя, при котором в этот момент нет никакой охраны. Когда же битва стихает, недавние беглецы спешат вернуться назад, чтобы рассказать о своих мнимых боевых заслугах и присвоить себе честь победителей[31]. В этом рассказе угадывается язвительная мысль автора-горожанина: вот чего стоит хваленая верность и храбрость иных благородных сеньоров! Уж кто-кто, а мы, простые горожане, ни за что не бросили бы своего короля и не нарушили бы долга.

Та же осуждающая усмешка хрониста видна и в рассказе о том, как войско Эдуарда III беспрепятственно разорило приграничные земли Северной Франции осенью 1339 г. По мысли автора, французский король Филипп VI искренне стремился защитить свои владения, однако его приближенные, то ли по нерадивости, то ли по злому умыслу, помешали ему это сделать. Сначала королю сообщали неверные сведения о сроках вражеского вторжения, а затем дезинформировали его о маршруте следования неприятеля и о степени защищенности его боевых позиций. Редкие голоса, пытавшиеся донести до короля правду, немедленно тонули в негодующем хоре знатных царедворцев. Трагикомичный эпизод с «рыцарями зайца» вносит лишь дополнительный штрих в картину общей неразберихи и неорганизованности, характерной для французской армии во время осенней кампании 1339 г.

Не менее суровой оценки со стороны хрониста заслужило и поведение французского адмирала Николя Бегюше, который решил «сэкономить» казенные деньги (явно в собственных интересах) и навербовал в свою флотилию только бедных рыбаков и матросов, вместо профессиональных военных. Когда же настает день сражения с флотом Эдуарда III, самоуверенный адмирал, доселе имевший дело только с казначейскими счетами, отвергает спасительный совет бывалого корсара Барбевера и отказывается вывести свои корабли из тесной Цвинской бухты, где они были обречены на уничтожение[32]. И опять за этим повествованием просматривается невеселый авторский вывод: добрые королевские подданные честно платят в казну налоги на содержание армии, а недалекие и своекорыстные сановники распоряжаются этими средствами без всякого толка и даже к ущербу для королевства.

Надо заметить, что все эти критические тенденции и удачные художественные находки хрониста получили дальнейшее развитие в анонимном труде, который теперь принято называть «Бернской хроникой» по месту его хранения. Ниже мы рассмотрим наиболее характерные особенности этого сочинения.

* * *

Внутренняя критика «Бернской хроники» позволяет установить, что она была написана примерно в 60-70-е годы XIV столетия жителем одного из северофранцузских приграничных городов, быть может, Лилля или Арраса. Латинский язык и речевые обороты автора выдают в нем человека духовного звания. В работе над хроникой он использовал целый ряд нарративных источников, среди которых на первом месте стояла «Фландрская хроника», рассмотренная нами выше. Кроме того, можно с большой степенью уверенности предполагать, что автор в некоторых случаях опирался на устные свидетельства людей, располагавших информацией о событиях первой половины XIV в.

Как и в случае с предыдущим хронистом, автор «Бернской хроники» занимает ясно выраженную профранцузскую позицию, и противники французской монархии неоднократно удостаиваются довольно нелицеприятных отзывов с его стороны. При этом следует отметить, что хронист уделяет пристальное внимание родственным связям, влиявшим на политику западноевропейских правящих домов, и династическая коллизия, послужившая поводом к Столетней войне, получила у него намного более последовательное и вдумчивое освещение, нежели у автора «Фландрской хроники». Особенно характерен в этом отношении эпизод, где епископ Линкольнский вручает Филиппу VI вызов от имени своего государя Эдуарда III. Хронист пересказывает нам словесную полемику, развернувшийся между ними, пытаясь при этом вскрыть и объяснить глубинную сущность династического конфликта, вылившегося в затяжное военное противостояние. В ходе диспута епископ Линкольнский отметает ссылки Филиппа VI на невозможность наследования французского престола по женской линии как несостоятельные и надуманные. В ответ на это король выдвигает новый аргумент: по его мнению, в основе власти каждого монарха должны лежать, прежде всего, его личные качества, а не наследственные права. Самый яркий пример, служащий в пользу этого, — должность германского императора, которая является выборной, а не наследственной. Из истории известно, что большинство народов придерживалось принципа выборности правителей, и Франция не будет в данном случае исключением[33].

Сразу заметим, что хронист, скорее всего, вложил в уста Филиппа VI свои собственные рассуждения, либо подверг королевские высказывания довольно сильной переработке. Едва ли Филипп VI мог ратовать за принцип выборности монархов, противопоставляя его принципу