Хроники и документы времен Столетней войны - Коллектив авторов

наследственной власти. У короля на тот момент уже был сын, Жан Нормандский, и он, конечно, хотел оставить престол ему, а не какому-нибудь выборному государю, пусть даже и очень подходящему для этого по всем своим качествам. Если рассматриваемый диспут между епископом и Филиппом VI все-таки имел место, то король, вероятно, высказался в том смысле, что высшая знать страны имеет право избрать нового государя в случае пресечения прежней правящей династии, и при этом наследственные права претендентов будут фактором важным, но не решающим. В дальнейшем прибегать к процедуре избрания уже не потребуется, по крайней мере, до тех пор, пока новая правящая династия опять не пресечется.

Оставляя в стороне вопрос о подлинности высказываний Филиппа VI, приведенных в «Бернской хронике», обратим внимание на то, как остро хронист обозначил важную социально-политическую проблему, волновавшую многих его современников[34]. Чем нужно руководствоваться при разрешении споров о престолонаследии: правом родственной близости или же государственными интересами и личными качествами претендентов на королевский венец? Рядом с этой проблемой стояла еще и другая: как быть, если государь, помазанник Божий, оказался совершенно не способен исполнять свою общественную функцию? Можно ли в этом случае следовать примеру англичан, которые не боятся свергать с престола и убивать своих монархов? Пытаясь определись точку зрения хрониста по этому поводу, мы вряд ли сможем прийти к строгим выводам. С одной стороны, в рассуждениях, которые он приписывает Филиппу VI, угадывается влияние давней литературной традиции, берущей истоки в трудах римских авторов. В соответствии с ней, власть, полученная незаконным путем, может обрести законность, если государь-узурпатор покажет себя справедливым и умелым правителем; и, наоборот, государь, обладающий неоспоримыми наследственными правами на престол, может превратиться в тирана и узурпатора, если не станет выполнять Богом возложенные на него функции. С другой стороны, стремление противопоставить принцип личных достоинств претендента на престол принципу наследственного права может свидетельствовать и о том, что мировоззрение хрониста уже испытало на себе влияние некоторых рационалистических идей, получивших распространение в его эпоху. Рост индивидуализма и самосознания в западноевропейском обществе привел к тому, что на человека перестали смотреть только как на носителя какого-нибудь титула и исполнителя определенной социальной функции. Все громче звучали голоса, требовавшие судить о человеке по его личным достоинствам и заслугам, а не только лишь по происхождению.

Уже перейдя к рассказу о военных действиях между Филиппом VI и Эдуардом III, автор «Бернской хроники» задерживает внимание на обстоятельствах, которые придают проблеме престолонаследия дополнительную остроту и сложность. Поскольку власть Филиппа VI не имеет под собой прочного легитимного основания, он не может рассчитывать на безоговорочную преданность своих вассалов и подданных. Опасаясь измены и удара в спину со стороны собственных приближенных, король вынужден отдать военную инициативу в руки противника и с бессильной горечью наблюдать, как идет разорение его страны. В силу этого фигура Филиппа VI нередко изображается хронистом в глубоко трагичных тонах.

Когда депутаты, прибывшие из Камбре, спрашивают короля, почему он не спешит помочь осажденному городу, выясняется, что он ничего не знал о начале осады. Его придворные не потрудились показать ему донесения, заблаговременно присланные горожанами. Наконец, французские войска собраны, и Филипп VI под строжайшим секретом сообщает приближенным, что завтра врагу будет дана битва. Однако изменники из числа королевских советников немедленно извещают об этом Эдуарда III, и тот начинает отступление. Взбешенный Филипп VI гневно восклицает: «Даже если я буду говорить в своем покое шепотом, король Англии все равно это услышит, где бы он ни находился! Иногда мне кажется, что он незримо стоит рядом со мной!»[35] Сходная ситуация возникает и в 1340 г., во время осады Турне войсками Эдуарда III. Французы готовятся перейти через реку Марк и дать противнику битву, но в этот момент к Филиппу VI приезжает его сестра, вдовствующая графиня Эно. Сообщив королю, что среди его вассалов зреет измена, она при этом отказывается назвать их имена. В результате король не решается перейти реку и заключает с врагом перемирие[36].

Все эти штрихи и детали в повествовании хрониста создают общую картину шаткости и ненадежности, характерных для правления Филиппа VI Валуа. Кроме того, они помогают лучше понять причины выжидательной «фабианской» тактики, избранной королем, — тактики, которая, как он и сам прекрасно знал, очень сильно вредила ему в глазах его подданных.

Почти все главы, в которых рассказывается о роли, сыгранной Робером д'Артуа в разжигании войны, автор «Бернской хроники» списал из «Фландрской хроники». Тем не менее можно утверждать, что образ Робера получил у него дополнительную выразительность и психологическую глубину благодаря появлению в повествовании новой главы, которая называется «Об обетах, данных над цаплей»[37]. Высоко художественная по стилю изложения и композиции материала, эта глава должна быть отнесена к числу несомненных творческих удач хрониста. Мы не будем на ней подробно останавливаться и отметим лишь те нюансы, в которых наиболее полно выразилось авторское мировоззрение.

Описывая сцену принесения обетов английской знатью, хронист не скрывает своего саркастического к ней отношения. По его мнению, благородными сеньорами движет лишь греховная гордыня и пустое тщеславие. Идя на поводу у Робера д'Артуа, помышляющего лишь о личной мести, англичане клянутся причинить французам все мыслимые беды, словно речь идет не братьях-христианах, а о каких-нибудь сарацинах или язычниках. В дальнейшем хронист не будет жалеть мрачных красок, рассказывая о том, какие «подвиги» англичане совершили во Франции, чтобы исполнить свои обеты. Вот как, например, проходило разграбление французского города Ле-Трепора: «Один отряд во главе с графом Дерби и сеньором Бошемом высадился в гавани Ле-Трепора. Ограбив и перебив всех местных жителей, англичане сожгли гавань и город, а затем привели в безлюдное состояние всю округу. Таким образом, граф Дерби исполнил свой обет, ибо он самым первым как враг вторгся во Французское королевство и навел на французов ужас пожарами, убийствами и грабежами»[38]. Готье де Мони, совершивший внезапное нападение на французский город Мортань, действовал в том же духе: «Найдя ворота открытыми, он вошел в город и начал его грабить. Горожане тогда лежали в постелях и не ждали никакой беды. Однако, увидев англичан, они подняли великий переполох и крик, а англичане стали рубить их мечами и все предавать огню. Говорят, что этот Готье де Мони, желая исполнить обет, данный в Лондоне, самым первым и собственноручно поднес факел к одной из городских построек и, таким образом, самым первым из англичан предал огню укрепленный город в королевстве Французском»[39].

Среди знатных сеньоров, давших обет на памятном пиру