От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин
Ну, вот и посудите: что нам кошкам делать? Люди дали нам профессию – ловить мышей. Но как скучно быть невольником своей профессии! Притом, у людей странное представление о том, что кошка должна выполнять свои обязанности. Они справедливо хотят, чтобы мы оберегали от мышей их дом. Это вполне законное требование, раз люди дают нам, кошкам, жилище, тепло, еду и питье. Но требование это можно выполнить вовсе не поедая живьем (какая гадость!) мышей. Если кошка вполне оправдывает свое название, достаточно ее постоянного присутствия в доме, достаточно ее постоянного надзора над всеми хранилищами съестного, достаточно ее бдительного дозора над всеми щелями и мышино-крысиными лазейками, чтобы эти грызуны не осмеливались появляться из своего подполья, и тревожить людей, и наносить им материальный ущерб.
Что я права, в этом утверждении, это подтвердит любая, уважающая себя кошка.
На чем я остановилась? Да, на нашем отношении к мышам и к людям. Люди склонны смотреть на нас, кошек, как на какие-то механические мышеловки. Мышеловка из проволоки хлопнет – и мышь поймана. Точно такова, по мнению людей, и роль кошки. Но ведь кошка не из проволоки. У нее есть сердце, – по крайней мере, сердце (душу у кошек отрицают люди, вероятно, потому, что без души щеголяют многие из них). Но сердце-то есть же у кошек. И вовсе нет особого удовольствия в том, чтобы убивать маленьких мышат, сереньких, бархатистых, умненьких.
Помню, я добилась того, что мыши во вверенной мне квартире исчезли, по крайней мере, не смели появляться туда, где лежит съестное. Казалось бы, я честно исполнила свою обязанность. Но меня обвинили в том, что я даром ем хлеб! «Эта кошка не ловит мышей», – сказала моя хозяйка, читая роман, подаренный ей некоей Анной Ивановной, дамой весьма накрашенною и отвратительно пахнущую какими-то духами. – «Так прогоните ее», – посоветовала она моей хозяйке!
Удивительны мне люди, и особенно дамы. Зачем они красятся? Право, у них нет ни одной части тела, которую бы они не покрывали белой, розовой, черной или алой краской. Помню, я однажды, из благодарности, лизнула мою хозяйку в руку – на языке у меня осталась розовая краска; в другой раз, по той же сердечной потребности ласки, я лизнула ее в щеку – на языке моем осталась белая краска с тонким слоем розовой; в третий раз я лизнула ее волосы – на языке у меня осталась каштановая краска; случайно я лизнула хозяйку в бровь – язык мой стал черным; единственный раз пришлось мне коснуться губами ее губ – и язык мой покрылся жирным слоем ярко-красной краски.
Я должна придти к заключению, что моя хозяйка – как палитра художника: вся состоит из разных красок…
Зачем эти дамы занимаются самокрашением? Ведь перекрашивают в красильнях только старые платья, линялые и поношенные. Сколько ни живу на свете, сколько ни слыхала мурлыканий о прошлом, я никогда не слышала, чтобы кошки красили себе шерсть, уши, нос, брови, усы. Ни один кот не потерпел бы такого безобразия, если б какой-нибудь глупой кошке пришло в голову намазать краской себе нос, усы, лоб, брюшко, лапки и т. д.
И какая глупость: дамы мажут себе краскою даже ногти! Можно ли представить себе кошку с крашеными когтями? Такую бы кошку посадили в сумасшедший дом! Недоставало только, чтобы дамы красили себе язык в голубой или желтый цвет! Тогда, по крайней мере, они меньше бы болтали?
Трудно писать записки о моей жизни. Жизнь… Что такое жизнь? Вот завтра первое мая. Праздник весны. А идет снег. Он покрывает грядки с только что посаженным картофелем, с только что посаженной морковью и свеклою. Мы, кошки, не едим ни того, ни другого, но сердце разрывается, глядя на людей, для которых все это – картофель, морковь, свекла – важнее хлеба насущного… Вот смотрю я в окно на падающий снег, жалею людей – и как не вспомнить мне мою жизнь. Как уйти в прошлое от настоящего?
Попробую все-таки уйти… Я вспоминаю себя веселым котенком, игруньей, певуньей, но не болтуньей (как это бывает у людей). Болтать – судить о том, о другом, о пятом, о десятом – я не любила. Мы, кошки, не страдаем этим бабьим или дамским недостатком. Но петь я любила!
Пила ли я, ела ли, умывалась ли, засыпала ли – я всегда пела. О чем? Наша песня без слов. Люди, говорят, тоже любят какие-то «песни без слов» какого-то Мендельсона[73]. Но это вовсе не песни, никто их не поет: их играют на фортепьяно. Наши песни без слов мы поем неустанно. Если б люди знали, сколько в них мелодий, в этих песнях, сколько чувства, сколько жизни! Они, конечно, позавидовали бы нам. Я всегда усмехаюсь про себя (разумеется, из деликатности, скрывая усмешку от людей), когда люди пытаются передать наши песни жалкими звукоподражанием: «курлы-мурлы» или что-нибудь в этом роде. Это все равно, как если бы аллегро Чайковского передать каким-нибудь «там-тарам – ти-ти-ти»! Чепуха!
Еще не изобретены ноты для наших песен. В них нет ничего заказного, выдуманного, вымученного, как у граждан «композиторов». В них – вольность, мудрость и покой. Нас понимают только поэты. Вот Пушкин, Фет и немногие другие хорошо сказали о наших песнях:
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит…
Кошки любят рассказывать сказки. Это не всем известно, вернее – мало кому это известно. Но ведь и чудесную свою сказку о Руслане и Людмиле великого Пушкина, как сам автор признался, заимствовал от Кота ученого. Этого-то уж, надеюсь, никто не сможет отрицать? Вольно же людям быть столь невнимательными к кошачьим сказкам, что они их не помнят, не записывают и даже делают вид, будто никогда их не слыхали. А если б собрать все сказки, рассказанные котами и кошками, то книга была бы длиннее и интереснее сказок Шехерезады.
Я еще маленьким котенком будучи, наслушалась чудесных сказок и присказок от моей тетушки. Она, покойница, была мастерица сказывать сказки про Кота Вахромея, что покорил три мышиных королевства, про мышей и
