От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин

поест, иной раз, кот, и на бок ляжет, да ему, коту, не спится. И еда ему не в еду, и сон ему не в сон. Что кот не умеет охать, как люди, да жаловаться на то, на другое – на пятое, на десятое, – так это ещё не доказывает, что нет у старого кота тяжелых дум, горьких размышлений. И совсем не о недостаточности печенки, или об исчезновении из меню дичинки думает старый кот. Бог с ней, с печенкой и с дичинкой!

Нет, не спится коту оттого, что невесело у него на душе (впрочем, есть ли у кота душа? Спорить об этом, право, не стоит). Да, на душе невесело от того, что…

Кот знает только, отчего не весел. Вспоминает старый кот свою молодость. Как хорошо там пелось, игралось, мурлыкалось!

Бывало, слушает, как мальчик читает в детской:

Кот поет, глаза прищурив,

Мальчик дремлет на ковре. —

сам щурит глаза от удовольствия. Так хороши эти стихи, такой славный тот мальчик и такой почтенный тот кот. А теперь и не слышно этих стихов. Впрочем, может быть, я оглох на старости лет – оттого и не слышу…

Вот и печек не стало, где так хорошо дремалось и пелось старым котам, лежучи рядом со старыми бабушками и дедушками. Теперь «паровое отопление». Конечно, это прогресс, но что в нем Коту Петровичу? Разве на нем полежишь, отдохнешь, понежишься, попоешь? Где уж, что уж!

Но не надо ворчать. Надо спокойно доживать свой век и допевать свою песенку. Вот она осталась такая, какая была. Её никто не может изменить. Никакие новые ноты тут не помогут. Как пелось, нам, котам, тысячу лет назад, так и поется. И как бы хотелось, чтобы люди, наконец, поняли нашу вековую песенку.

Я пою эту песенку – из последних сил, – и все мысленно прошу людей:

– Поймите же, как хорошо пахнет елочкой! Как скрипит морозец за окном. Как хорошо любить жизнь, жалеть людей в их беде и горе, как хорошо радоваться на чужую радость, счастливить себя чужим счастьем…

Пойте же нашу мирную, ласковую песенку:

Мальчик встал.

А кот глазами проводил —

и всё поёт.

– Да, все поет, все о том же: без любви нет жизни, а без жизни нет счастья, – а жизнь никто не исчерпает до дна. Любить – это и значит жить.

Любовь сильнее смерти.

Ах, не подобает философствовать старому коту. Но это впервые и в последний раз. Ему хочется петь людям добрую, старую песенку без слов…

К. Котонаев

О том же

Я сижу у хозяина на столе и пою ему свою рабочую утреннюю песенку:

«Вставай, милый мой хозяин! Принимайся за работу! Утром тихо, утром безлюдно, утром хорошо работается. А я спою тебе самые ласковые песенки. Пусть хозяйка еще поспит. А я вместо нее посижу с тобой, попою тебе песенку, скрашу тебе эти часы за работой. Что утром наработаешь, того на весь день хватит».

И хозяин мой любит мою утреннюю песенку. Он послушно, садится за стол – и пишет себе, пишет страничка за страничкой… А потом, знаю, эти странички, написанные под мою песенку, хозяйка повезет в город, и там… ах, не всегда, они попадают в печать!

А утром я опять зову своего хозяина своей песенкой за стол – и опять мы с ним пишем, пока не позовут нас пить чай.

Это бывает каждый день, и я хочу, чтобы это продолжалось долгие годы.

М. Мурлыкина

Дождик частый сеется,

Что весна – не верится:

Хмуро на дворе…

Словно в октябре…

Капли гулко падают,

Только птички радуют

Песенкой своей:

С нею всем теплей!

С нею крепко верится:

Скоро всё изменится,

Солнышко засветит —

Всех теплом приветит!

Ваня Кискин

Вот и солнышко в окошко —

Тук – тук – тук!

Застучало в триста рук:

Сыплет, словно из лукошка

Лучик – лучик за лучом —

Все со светом, все с теплом!

Солнце, солнце за окном!

Солнце в небе голубом!

Ваня Кискин

Какая радость от тепла,

От тишины весны пахучей!

Как песня птичек весела!

Как вторит радостью созвучий

Ей трепет каждого листа

Березки белой и плакучей!

Как нежит неба высота

Своею глубиной могучей!

А мудрость жизни так ясна:

Пусть сердце радостью певучей

Исполнится до дна, до дна

Пусть там цветет всегда весна

В покое праздничных созвучий.

Послесловие сотавителя к поэме С. Н. Дурылина «Дон-Жуан»

Драматическая поэма «Дон-Жуан», впервые представленная в этой книге, была написана Дурылиным в 1908 году и никогда не была напечатана. Она пролежала сначала в личном архиве писателя в Болшево, а после его смерти – в Российском государственном архиве литературы и искусства целых 109 лет! Это притом, что ее по достоинству оценил Борис Пастернак, в то время еще начинающий поэт, и с восторгом отзывалась приятельница Дурылина Татьяна Буткевич, дочь Андрея Буткевича – известного московского врача и толстовца, в имении которого гостил Лев Николаевич Толстой.

Чем же необычен Дон-Жуан Дурылина?

Во всех додурылинских «Дон-Жуанах» речь идет о любви главного героя к женщинам. Образ Дон-Жуана, чаще всего, подразумевал плотскую страсть или даже грех сладострастия, за который Дон-Жуану полагалась суровая Божья кара. Это и понятно, потому что со времен заповедей Моисея 7-я заповедь гласит: «Не прелюбодействуй», – а 10-я: «Не желай жены ближнего твоего… ни рабыни ее».

Заметим, что юный Пушкин даже посвятил юмористическое стихотворение Десятой заповеди:

Десятая заповедь

Добра чужого не желать

Ты, боже, мне повелеваешь;

Но меру сил моих ты знаешь —

Мне ль нежным чувством управлять?

Обидеть друга не желаю,

И не хочу его села,

Не нужно мне его вола,

На все спокойно я взираю:

Послесловие составителя к поэме С. Н. Дурылина «Дон-Жуан»

Ни дом его, ни скот, ни раб,

Не лестна мне вся благостыня.

Но ежели его рабыня,

Прелестна… Господи! я слаб!

И ежели его подруга

Мила, как ангел во плоти, —