От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин

Мне зависть ко блаженству друга.

Кто сердцем мог повелевать?

Кто раб усилий бесполезных?

Как можно не любить любезных?

Как райских благ не пожелать?

Смотрю, томлюся и вздыхаю,

Но строгий долг умею чтить,

Страшусь желаньям сердца льстить,

Молчу… и втайне я страдаю.

1821

Дон-Жуана логично противопоставить герою-романтику, сентиментальному влюбленному, посвятившему себя служению Прекрасной даме, Мадонне, Вечно Женственному, таинственному голубому цветку и прочее. Недаром архетип Дон-Кихота был своеобразным антиподом архетипа Дон-Жуана.

Русские поэты Серебряного века продолжали традиции средневековых рыцарей и немецких романтиков Гофмана, Новалиса, Шамиссо с их культом Прекрасной дамы. Дурылин, как представитель Серебряного века, не мог не заразиться эпидемией этого культа. Вот почему в своей поэме он неожиданно сталкивает две этих крайних позиции.

Дурылинский Дон-Жуан словно доходит до некоего логического предела: если уж добиваться чьей-нибудь любви, то пусть это будет сама Мадонна! Казалось бы, такой Дон-Жуан продолжает традицию романтической литературы. Однако это не совсем так. Или даже совсем не так. Романтики любят бесплотный образ благочестивой Мадонны. Они служат ему с благоговением, ничего не требуя взамен, не помышляя об ответной любви. Дурылинский Дон-Жуан кощунственно и богохульно требует от Мадонны взаимности. Он тщетно гонится за ее ускользающим образом, зовет ее на свидание, и она соглашается, кивая, точно так же как пушкинский Каменный гость. Таким образом, дурылинская Мадонна замещает фигуру пушкинского Каменного гостя.

Если пушкинский Дон Гуан любил и Инессу, и Лауру, и Дону Анну, каждую по-своему, то дурылинский Дон-Жуан, обуянный мужской гордыней, считает, что все остальные женщины недостойны его любви. Достойна лишь одна Мадонна, потому что Она выше всех женщин, вместе взятых. В ее образе идеально воплотились женская природа и женская красота. Зачем, спрашивается, любить подделку, жалкую копию, когда есть непревзойденный подлинник?!

Дурылин написал 7 сцен 1-й части. По его словам, он замысливал 2-ю часть, в которой Дон-Жуан и Лепорелло должны были оказаться в Америке, в Новом Свете. Если верить воспоминаниям подруги Дурылина Татьяны Андреевны Буткевич, во второй части должны были появиться также ад и рай. Значит, Дурылин хотел сделать поэму масштаба «Божественной комедии» и провести Дон-Жуана через круги ада, подобные дантовским. Впрочем, 2-ю часть он не написал, потеряв интерес как к поэме, так и к ее проблематике. Близилось время двух русских революций и Первой мировой войны. Оно оказалось катастрофичнее поэтических фантазий, и образ Дон-Жуана, по-видимому, стал казаться Дурылину не таким актуальным на фоне реальной истории России.

Тем не менее 1-я часть была им полностью дописана, и поэма воспринимается как вполне законченное, цельное произведение. Правда, в нем, как и в пушкинском «Каменном госте», остается много загадок, которые можно толковать под разными углами зрения и строить различные, часто взаимоисключающие догадки и гипотезы.

Поэтическим эталоном для Дурылина, несомненно, послужил пушкинский «Каменный гость». Он оставался образцом и одновременно материалом для идеологического спора с Пушкиным. Вот почему Дурылин в первых сценах будто держится за текст Пушкина как за костыли, или, если хотите, как Атлант – за землю. На первый взгляд эти сцены – прямое подражание «Каменному гостю», однако на самом деле Дурылин, внешне следуя сюжетной канве Пушкина, всё время смещает акценты и, по существу, до неузнаваемости меняет знакомые нам по пушкинской «маленькой трагедии» образы персонажей.

Дурылин начинает свою поэму с пушкинского финала, как Лермонтов начал своего «Пророка» с того места, на котором своего «Пророка» оборвал Пушкин. Если статуя Командора является к пушкинскому Дон Гуану в финале, то Мадонна является на виллу Агаты в прологе дурылинской поэмы. Дурылинская Агата, возлюбленная Дон-Жуана, кажется очень похожей на пушкинскую Лауру. Она тоже поет, она окружена гостями, которые восторгаются ее пением. Но в дурылинской поэме нет враждебного Дон Карлоса, вынашивающего идею кровавой мести убийце его брата (вполне возможно, его брат – тот самый пресловутый Командор). Все гости Агаты – друзья Дон-Жуана, а Агата, страстно влюбленная в Дон-Жуана, ждет его прихода, как будто точно знает, что он непременно к ней явится.

Гости в пушкинской «маленькой трагедии» восхищаются пением и актерской игрой Лауры. Речь о Дон Гуане заходит случайно и только потому, что Дон Карлос смертельно ненавидит Дон Гуана.

В поэме Дурылина центром сюжета оказывается таинственная фигура Дон-Жуана, о которой ходит множество слухов: например, о том, что в дуэльном поединке он убил некоего богатого и знатного юношу Паоло под балконом его невесты и той же ночью соблазнил невесту убитого, после чего пропал в непроходимых, безлюдных горах, якобы направленный туда за свои грехи нездешней потусторонней силой. Слухи будто бы пересказывают пушкинский сюжет «Каменного гостя», вернее, сцену у Лауры с эпизодом убийства Дон Карлоса. То, что у Пушкина развивается на глазах зрителей, у Дурылина является предысторией сценического действия его пьесы.

Кое-кто из гостей уверен, что Дон-Жуана уже нет в живых и его усопшую душу следует помянуть бокалом вина. Возлюбленная Дон-Жуана Агата появляется на сцене не сразу, а появившись перед гостями, она ждет прихода Дон-Жуана, словно тот клятвенно пообещал ей прибыть на ее виллу именно в этот час.

У Пушкина Лаура пела песню, написанную Дон-Жуаном, но эта песня осталась как бы за кадром драматической сцены. Гости восхищаются пением Лауры, однако текста песни Пушкин не оставил. Песни попросту нет. Композитор Александр Даргомыжский в своей опере «Каменный гость» отдает оперной Лауре текст иного пушкинского стихотворения «Я здесь, Инезилья», написанного вовсе не для этой «маленькой трагедии». Дурылинская Агата, в отличие от пушкинской Лауры, поет песню о луне, сочиненную Дурылиным специально для своей поэмы. Об этой песне сказано лишь то, что Жуан любил ее петь, но сам ли он ее сочинил или эта песня вовсе не плод его авторства, ничего не сказано. Стало быть, и здесь Дурылин отступает от пушкинского «Каменного гостя», потому что дурылинский Дон-Жуан не поэт, не сочинитель, он случайный исполнитель неизвестно кем созданной песни. Кажется, песня вообще написана Агатой, тоскующей в разлуке с возлюбленным.

В поэме Дурылина есть и еще одно существенное отличие от пушкинской поэтики. Один из гостей, Дон-Диего, рассказывает притчу о мудром короле, решившем перед смертью разрешить всю жизнь мучившую его загадку. Он созвал во дворец старых и молодых, людей разных сословий и знаний, умудренных жизненным опытом и с девственной душой, чтобы загадать им загадку и получить на нее ответ:

Скажите, – где, о дети, скорби больше,

Что́ тягостней, мучительней, больней —

Со смертию бороться, зная силу,