От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин

Мадонне. И опять Дурылин парадоксально переосмысливает пушкинский сюжетный мотив: Агата ревнует Дон-Жуана к Мадонне и понимает, что в этом любовном состязании у нее нет шансов победить. Вот почему ей остается либо покончить жизнь самоубийством, либо заключить себя в монастырь. Ее покорная молитва Мадонне – смиренное признание поражения земной женщины перед бессмертной богиней.

Получается, что Дурылин выворачивает наизнанку идею пушкинского «Каменного гостя». В нем Дон Гуан бросал вызов смерти, и любовь для него была бы слишком пресной без присутствия смерти. Смерть – тот фон, на котором любовь делается величественней и мощнее. Именно на этом фоне он любит Инезу, Лауру и Дону Анну. Вследствие непреодолимой тяги к смерти Дон Гуан ревнует Дону Анну к статуе Командора. В дурылинском «Дон-Жуане» всё наоборот: Агата ревнует призрачную Светлую Деву к возлюбленному. Агата занимает место Дон Гуана, а Мадонна исполняет роль Каменного гостя.

Дурылин поразительным образом в 1-й сцене своей поэмы соединяет пушкинскую сцену у Лауры и финальную сцену «Каменного гостя». Перед приходом Дон Гуана Лаура оставляет у себя Дон Карлоса, остальные гости расходятся. В дурылинском «Дон-Жуане» друзья Дон-Жуана намерены тактично оставить Агату наедине с Дон-Жуаном, сесть на коней и отправиться обратно в Севилью (значит, вилла Агаты находится где-то в предместье, недалеко от Севильи). Однако их намеренье остается невыполненным, потому что появляется напуганный Лепорелло, и за ним входит Светлая Дева. Слышны ее шаги, точно она каменная статуя Командора.

Зачем Дурылин нарочито раздает своим героям пушкинские реплики? В предфинальной сцене у Пушкина Лепорелло, увидевший кивок Каменной статуи, дважды кричит: «Ай, ай!.. Ай, ай… Умру!» (с. 311). У Дурылина в 1-й сцене тоже дважды: «Ой! Ой-ой! Синьор!» В финальной сцене Командор громогласно провозглашает: «Я на зов явился» (с. 318). У Дурылина Светлая Дева говорит: «Явилась Я на зов твой, Дон-Жуан». Пушкинская статуя Командора замечает: «Дрожишь ты, Дон Гуан». Светлая Дева у Дурылина: «Но ты безмолвен. Бледные черты // Твои являют ужас тайный. Страх // Твое объемлет сердце». Пушкинский Дон Гуан отвечает Каменному гостю: «Я звал тебя и рад, что вижу» (с. 314). Дурылинский Дон-Жуан – Светлой Деве: «Я звал Тебя и рад тебе, Синьора».

Внешнее формальное сходство только усиливает смысловую разницу между пушкинской и дурылинской символикой.

Статуарность Каменного гостя, его тяжелая поступь, его каменная десница, сжавшая бессильную руку Дон Гуана, создает ощутимую тактильность пушкинского образа. В нем нет призрачности и зыбкости потустороннего мира. Командор – шероховатый, тяжелый камень, нависающий над хрупким человеческим телом Дон Гуана и буквально сплющивающий его в лепешку.

У Дурылина образ Светлой Девы прежде всего обращен к глазу. Он светоносный и лучистый. Это – в большей степени призрачный зрительный образ, нежели сугубо кинестетический образ Каменного гостя. Дурылин недаром дает следующую ремарку: «Появляется предшествуемая ярким лучистым сиянием Светлая Дева. Черты ее недвижны. Взор ее строг и прекрасен, но чуждый земного и земным. Слова ее тихи, как легкое дуновенье, но ясны, как лучи звезд.

Все в ужасе замирают. В мертвенной бледности застывает Агата. Как слепые, склонились гости и бегут взором в темноту, не в силах выносить света, от Нее исходящего. Лепорелло склонился в темном углу. Один Жуан – недвижно-спокойный и бледный – встречает Светлую гостью».

Вопреки призрачности, Свет Светлой гостьи слишком ослепителен для всех, кроме Дон-Жуана. Остальные персонажи прячутся во тьму от этого невыразимо-яркого света. Дон-Жуан, напротив, им насыщается и встречает свет взглядом в упор. Что это такое? Дурылинский Дон-Жуан несет черты гениальности, о которой писал Гофман, анализируя образ моцартовского Дон-Жуана? Поэтому он конгениален Мадонне и способен выдержать ее свет? Или он лишь чудовищным усилием воли сдерживает себя перед невыносимым ликом Красоты? Опять ответа нет.

Все гости оцепенели от ужаса перед явлением Светлой Гостьи из Иного мира, а Дон-Жуан делает ей вполне земные комплименты и богохульно требует от нее плотского обладания:

Дон-Жуан

(как бы проснувшись от сна)

<…>

Привет тебе, Светлейшая Синьора!

Ты скучный озарила пир. Ты зову

Призывному ласкающе внимала

Любовью сердце ты, как утро светом[76],

Наполнила, Светлая Синьора!

4-й гость

(пробуждается от ужаса)

Остановись, безумный Дон-Жуан!

Дон-Жуан

Когда б уста мгновенно замолчали,

Замкнутые последнею печатью, —

За них бы сердце верно продолжало,

Устало бы сердце – очи не устали б,

Небесную впивая Красоту.

Светлая Дева

Склонись пред ней смиренно, Дон-Жуан.

Дон-Жуан

Как раб склонюсь, Тобой лишь обладая.

(Общее смятение и безмолвный ужас.)

Светлая Дева

Не кончен путь твой скорбный, Дон-Жуан,

И не свершен твой пламенный обет.

Сиял твой свет, ликуя, сквозь туман —

Но свет долин – не горный вечный свет.

(Исчезает.)

Заметим разницу пушкинского финала и дурылинского пролога. У Пушкина Каменный гость приходит к вдове и своему обидчику. Никого другого в финале нет, действует только пресловутый любовный треугольник. В сцене пирушки у Лауры гости тоже расходятся, Дон Карлоса Дон Гуан убивает, и Лаура с Дон Гуаном остаются наедине. В дурылинском тексте сцена происходит на глазах пяти посторонних зрителей, гостей виллы Агаты и друзей Дон-Жуана. Это – массовая, публичная сцена. Все становятся свидетелями кощунства Дон-Жуана, и никто из присутствующих, включая Агату и Лепорелло, не сомневается в реальности Светлой Девы и ее божественной природе. Один только Дон-Жуан называет ее призраком, впадает в бешенство и клянется разоблачить фальшивый призрак или убедиться в реальности приходившей к нему Мадонны. Другими словами, он провозглашает либо борьбу со смертью (призраком), либо борьбу с любовью (с целью доказать, что Мадонной можно обладать точно так же, как и любой другой земной женщиной) – в полном согласии с вопросом притчи, рассказанной очередным призраком пушкинского Дон Гуана Доном Диего:

Дон-Жуан

(хочет и не может броситься за ней,

схватывает воздух)

Нет! Призрак лживый, лгущий и мгновенный!

Игра теней – воображенья бред,

Алчба души, навек неутоленной, —

Не верю я твоим словам! Проклятие

Обманной бестелесности твоей!

Влачи других, обманом сердце рань —

Но не тебе Жуана обмануть!

(К дрожащему от ужаса Лепорелло)

В погоню, Лепорелло! И коня

Живей! живей коня! Догоним! Если

Мы призраком обмануты пустым —

Его развеем – посмеемся – скажем,

Что нет его, что призрак все – любовь,

И рай и ад, и бог и жизнь. Но если

То был не призрак, если лгал нам Бог

Иль кто другой минутным светлым телом

И явностью речей, и блеском глаз

Нас завлекал, рассеявшись туманом, —

Его вернем, еще настигнем в поле,

В горах – везде, и если он – мужчина,

Мечом его телесным – подтвердим