От «Дон-Жуана» до «Муркина вестника “Мяу-мяу”» - Сергей Николаевич Дурылин

Когда ж Неведомый – Светлейший образец

Сияющей и редкостной жены

Здесь принял, вечной просияв красой —

Клянусь тогда и Госоподом, и адом!

Моей Светлейшая Синьора будет!

Чистейшая из чистых жен и дев —

Одна навек Жуану суждена.

Не разделит нас Смерти темный зев.

Она моя, и мне обручена.

И если нас не обманул Предвечный

Иль Дух иной – как Он, предвечный тоже,

И если здесь красой сияя вечной,

Тобой созда́нная была, о Боже! —

Клянусь! – она навек моя всецело —

Моя душа, и мысль ее, и тело.

И если б мне судил Предвечный дней

Неисчерпаемых, как Вечность, ряд

В блаженстве ангельском отрад —

Отдал я те века – за миг лишь с Ней!

(Быстро уходит.)

Во 2-й сцене Дон-Жуан, преследовавший прекрасную синьору, зашедшую, как ему почудилось, в двери горного храма, полного страждущим народом: нищими, слепорожденным, женщинами с детьми, – заходит в притвор, где стоит статуя Мадонны. Неожиданно его уединение прерывает старый монах. Он передает Дон-Жуану просьбу прекрасной дамы посетить ее жилище в горах. Фактически монах выступает в роли сводника. Вспоминается пушкинская Дона Анна, приглашавшая Дон Гуана вечером в свой дом. Впрочем, Дона Анна откликалась на любовь Дон Гуана без всяких посредников. Монах расхваливает красоту прекрасной синьоры, несмотря на то что, давая монашеские обеты, он отрекался от суетной плотской любви к женщине. Как Дон-Жуан понимает это сводничество? Как судьбоносный знак Мадонны, ради любви к Дон-Жуану воплотившейся в земную красавицу. Стало быть, Мадонна согласна удовлетворить страстное вожделение Дон-Жуана, и тот с радостным энтузиазмом вновь бросается в погоню за прекрасной Доной.

Спрашивается: кем на самом деле является этот монах? Он настоящий служитель Святой церкви или это сатанинский призрак, посланный преисподней, чтобы соблазнить Дон-Жуана и в конце концов за грехи столкнуть его доверчивую душу в адскую бездну? Этот монах тождествен образу горного отшельника Дона-Гомеца, повествующего Дон-Жуану о Дон-Жуане. Он, как всевидящий пророк, знает будущее и прошлое, но он тоже похож на призрака ночи, на воплощение дьявольских сил, стремящихся уловить бессмертную душу Дон-Жуана в свои адские тенета. Живые это люди или злые ангелы, из текста поэмы понять нельзя. Между тем Дурылин все-таки оставляет внимательному читателю маленький ключик. В списке действующих лиц и монах, и Дон-Гомец объединяются фигурной скобкой под общим названием – лики дьявола. Значит, они действительно призраки и химеры, составленные из чар сатаны. Остаются непонятными только фигуры Светлой Девы, Мадонны и Прекрасной синьоры (впрочем, вероятней всего, это одна и та же женская фигура в разных ипостасях и ликах). Их святость тоже призрак, наводка темных сил? Или они приходят из Рая и являются посланниками самого Бога? На эти вопросы поэма Дурылина не отвечает, оставляя читателю возможность самому докапываться до истины.

Монах на церковном дворе показывает с горы богатый дворец прекрасной синьоры, и Дон-Жуану мнится, что он почти у цели, что счастье почти у него в руках. Вот оно – на расстоянии вытянутой руки. Только не есть ли всё это очередной морок, фата моргана, химера разгоряченной фантазии героя? Дурылин строит драматическую поэму так, чтобы зрителю казалось, будто всё сказанное монахом – истинная правда:

Монах

(уводя Дон-Жуана)

С вершины монастырского холма

Виднеется та вилла. Вы легко

Ее найдете, сын мой.

Дон-Жуан

Так полна

Душа веселья, так трепещет

Ликуя и горя, что, кажется, ударь

Еще один удар, подобный[77] сердцу —

И переполнится оно до края,

И кровь ручьями из сердца хлынет, —

Нет!

Не в силах я сдержать порыв

безумный…

(Быстро отдергивает покров, статуя Мадонны,

озаренная блеском, сияет.)

Зову тебя, Небесная Царица,

Светлейшая Синьора! Посети

Мой Мир… Зову твою любовь…

О, пусть

Она моей любви свидетель будет,

Завидуя блаженству моему!

(Общий ужас и молчанье)

Я жду ответа, Вечная Синьора,

И без ответа не уйду!)

Лепорелло

(из притвора в ужасе смотрит на статую и кричит)

Ой, ой!.. погибли… все погибли мы…

(закрывается руками)

Великая Синьора… пощади!

(Статуя Мадонны медленно кивает Дон-Жуану.)

Монах

(беря его за руку)

Скорей же в путь, не мешкая, мой сын.

(Увлекает Жуана.)

Дон-Жуан

Готов я, мой отец… Скорей, скорей!

(Оглядываясь)

На пир вечерний жду тебя, Синьора!

(Статуя еще раз кивает.)

Дон-Жуан, как следует из текста, воочию видит показанную монахом виллу, где его ждет Дама его мечты. Но Дурылин снова мистифицирует читателя. Дон-Жуан, поначалу уединившийся в притворе за задернутым покровом перед статуей Мадонны, вдруг отдергивает этот покров, чтобы многочисленная толпа стала свидетелем его беседы с Мадонной, которую он приглашает на ужин, подобно тому как все предыдущие Дон-Жуаны приглашали каменную статую на ужин к себе в дом. И Мадонна, точно так же как ее скульптурные предшественники, дважды кивает, соглашаясь на приглашение Дон-Жуана.

Эта сцена составляет едва ли не самую большую загадку поэмы Дурылина, потому что поступки Дон-Жуана совершенно лишены каких бы то ни было мотивировок. Если прежние Дон-Жуаны бравировали безверием, заранее торжествовали, как пушкинский, свою любовную победу над каменным вдовцом, то зачем Дон-Жуан приглашает Мадонну на ужин к прекрасной даме, если он полагает, что она и есть земное воплощение Мадонны? И для чего Дурылину понадобилось удваивать это приглашение? Один раз Светлая Дева уже приходила к Агате. Теперь Дон-Жуан повторяет ту же просьбу, разыгрывая на глазах у зрителя пушкинскую сцену с Каменным гостем.

Возникает подозрение, будто Дурылин нарочно доводит до нелепости поступки Дон-Жуана, чтобы подчеркнуть кощунственное безумие его несбыточной мечты овладеть телесной оболочкой бесплотной Мадонны. И в этом смысле дурылинский Дон-Жуан однолюб, но вовсе не такой, как пушкинский «рыцарь бедный» (стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный…» (1829)), любящий Мадонну богобоязненной платонической любовью и посвятивший себя рыцарскому служению ее духовному образу. В дурылинском Дон-Жуане нет никакого романтизма, хоть он и одержим своей идеей фикс. Однако его безумие сродни фанатическому безумию Гитлера или Наполеона, готовых ради эгоистической идеи мирового господства уморить полмира.

Ключевая сцена поэмы – сцена знакомства Дон-Жуана с Долорес, чистой, целомудренной девушкой, дитя природы, незнакомой с извращенными идеями городской цивилизации. К ним относятся в том числе и религиозные догмы. Дурылин, писавший поэму в 1908 году, испытывал кризис веры вплоть до 1909 года, когда он намерен был порвать с церковью. Отголоски этого кризиса ощущаются в эпизодах упомянутой сцены. Диалог Дон-Жуана и Долорес – своеобразный руссоистский эксперимент с «русским человеком на рандеву», по определению Н. Г. Чернышевского, или очередной вариант любовной встречи героя русской литературы, «лишнего человека», с девушкой, нравственность и душевная чистота которой выше,