Гносеологические аспекты философских проблем языкознания - Владимир Зиновьевич Панфилов

обычно указывают на то, что оно репрезентирует предмет в процессе коммуникации, т.е. что она указывает, обозначает этот предмет для участников акта коммуникации, т.е. для говорящего и слушающего. Следует, однако, подчеркнуть, что знаковая функция материальной стороны языковых единиц естественных языков (или элементов других знаковых систем) является необходимым компонентом и условием также и процессов абстрактного, обобщенного мышления и познания. Возможность абстрагирования и обобщения создается только благодаря тому, что материальная сторона языковых единиц (или элементов других знаковых систем) репрезентирует предметы того или иного рода, с которыми она не имеет какого-либо существенного подобия или сходства. Только в силу отсутствия этого сходства материальная сторона той или иной языковой единицы может репрезентировать предметы, хотя и обладающие общими для всех них признаками, но вместе с тем отличающиеся друг от друга по каким-либо иным признакам, репрезентировать их как один предмет в виде образа[71]. Материальный характер одной из сторон языковых единиц есть условие осуществления и существования этого идеального образа как продукта той формы высокоорганизованной материи, каковой является человеческий мозг. Здесь также находит свое проявление вторичность идеального и первичность материального[72].

По этому вопросу существует и в последнее время получает распространение противоположная точка зрения, согласно которой язык возникает лишь как средство общения и он якобы является необходимым средством осуществления мышления лишь в актах внешне выраженной речи[73]. Что же касается мышления «про себя», иначе говоря, мышления в процессе внутренней речи, то оно, по мнению сторонников этой точки зрения, в принципе может осуществляться и нередко осуществляется без использования языка, т.е. по существу без какой-либо внутренней речи[74]. Из этого следует, что язык не является необходимым средством осуществления процессов человеческого мышления.

Таким образом, в соответствии с этой точкой зрения:

1) материальная, знаковая сторона языковых единиц не является обязательным, органическим компонентом человеческого мышления;

2) это последнее может осуществляться в чисто понятийной форме без использования идеальной стороны языковых единиц и, в частности, значений слов, не совпадающих с соответствующими понятиями;

3) связь языковых единиц с соответствующими единицами мышления имеет чисто внешний, ассоциативный характер.

Из этих положений следует также, что если язык и играет какую-то роль в возникновении и развитии человеческого мышления, то лишь в той мере, в какой он обеспечивает обмен информацией между его носителями. Очевидно, что при подобной постановке вопроса не может быть и речи о том, что язык оказывает какое-либо обратное влияние на мышление и, следовательно, взаимодействие между мышлением и языком должно рассматриваться как однонаправленное – лишь мышление воздействует на язык, но обратное не имеет места. С этих позиций нельзя объяснить, почему при общности понятийного мышления всех современных народов, достигших приблизительно одного и того же уровня социального и духовного развития, их языки нередко в той или иной степени отличаются друг от друга по своей семантике, по характеру зафиксированного в ней «членения действительности». Самое существенное, однако, заключается в том, что это положение о возможности чисто понятийного мышления вне актов коммуникации, т.е. мышления, в процессе которого значения языковых единиц естественных языков (или единиц каких-либо других знаковых систем) не выступали бы как его органические компоненты, не опирается на какие-либо фактические данные, полученные в результате самонаблюдения или экспериментов.

Изложенная здесь концепция взаимоотношения языка и мышления иногда дополняется так называемой кибернетической моделью мышления. Согласно последней оно есть иерархически организованная система чувственно-наглядных образов, в основании которой находятся чувственно-наглядные образы как результат непосредственного воздействия действительности на органы чувств, а над ними надстраиваются образы все большей степени обобщения, но также чувственно-наглядные по своей природе. Иначе говоря, здесь полностью отрицается какое-либо принципиальное различие между чувственной и рациональной ступенью мышления и познания, между образом восприятия и представления того или иного конкретного предмета и понятием об этом предмете и т.д.

Между тем, как нам уже приходилось отмечать[75], слабость концепции о неразрывном единстве языка и мышления, развивавшейся в советском языкознании и философии в 30 – 50 годы, состояла именно в том, что при этом не учитывалась неоднородность процессов мышления – наличие мышления в чувственно-наглядных образах, с одной стороны, и абстрактного, обобщенного мышления, осуществляемого в логических формах (понятиях, суждениях и т.п.), с другой. В частности, различие между этими двумя видами мышления состоит как раз в том, что мышление в чувственно-наглядных образах, являющихся результатом непосредственного воздействия объектов действительности на органы чувств, не нуждается в знаках, которые бы репрезентировали соответствующие объекты, так что ассоциации между этими образами и материальной стороной языковых единиц лишь возможны, но не обязательны. При этом в каждом языке существует немало и таких слов, которые вообще не ассоциируются с какими-либо чувственно-наглядными образами (ср., например, такие слова, как закон, норма, материя, действительность, думать, мысль и т.п.). В то же время абстрактное, обобщенное мышление, не будучи результатом такого непосредственного воздействия объектов действительности на наши органы чувств, возможно лишь на основе знаков, их репрезентирующих. Различие между двумя указанными типами мышления не учитывается и сторонниками той концепции, которая отрицает органическую связь языка и мышления, в частности, когда они на основании действительно имеющих место фактов чувственно-наглядного мышления (или приобретшей рефлекторный характер деятельности человека) без использования языка делают вывод о том, что вообще всякий вид мышления может не опосредоваться языком, происходить без языка или знаков иного рода.

Положение о том, что язык, материальная сторона которого обладает знаковым характером, является необходимым средством осуществления и существования абстрактного, обобщенного мышления и что этот тип мышления в отличие от чувственно-наглядного мышления не может осуществляться без языка, нашло свое экспериментальное подтверждение в исследованиях последнего десятилетия, в частности, сотрудников лаборатории патофизиологии центральной нервной системы Института эволюционной физиологии и биохимии имени И.М. Сеченова АН СССР и некоторых американских ученых. Эти исследования выявили, что правое и левое полушария мозга человека «заведуют» разными типами мышления: у правшей первое из них «заведует» чувственно-наглядным мышлением, которое происходит без вербальных средств, а второе, т.е. левое, – абстрактным, обобщенным мышлением, которое осуществляется лишь на базе естественного языка (или, добавим, знаковых систем иного рода). Специалисты отмечают,

«что в восприятии конкретных, наглядных явлений действительности ведущая роль принадлежит правому полушарию мозга, а словесное обобщение этих явлений осуществляется левым. В условиях угнетения одного из них восприятие окружающего парадоксальным образом расслаивается. Если „отключено“ правое, пациенты легко оперируют формальными сведениями, но не способны оценить конкретную ситуацию. Они правильно называют больницу, в которой находятся, и не в состоянии найти свою палату, свою постель, не узнают привычных помещений и знакомый персонал. Они, не колеблясь скажут, какой