Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Поселение в полмиллиона этнически разнообразного населения полностью отражало социально-экономическое неравенство России. Англичане занимали главные технические и управленческие должности. Русские составляли рабочий костяк. Лавочниками и ремесленниками, как правило, были евреи — Константин Паустовский вообще назвал это место «полуеврейским Юзово»; купцы и предприниматели — турки и греки. Украинские крестьяне тоже работали на шахтах, но долго не задерживались, при первой возможности возвращались в свои близлежащие деревни.

Между Калиновкой и Донбассом было всего 600 километров, но их разделяли столетия. В 14 лет Никита сменил средневековый быт русской деревни на борьбу за выживание в сердце промышленной революции. Предреволюционный город с одной больницей и многочисленными английскими пабами Паустовский описывал так:

Это был беспорядочный и грязный поселок, окруженный лачугами и землянками… Нахаловка, Сабачеевка, Кабыздоховка. Мрачный юмор этих названий лучше всего определял их безрадостный вид. В котловине рядом с поселком дымил тот самый Новороссийский металлургический завод, куда меня прислали налаживать приемку снарядов… Дым был желтый, как лисья шерсть, и зловонный, как пригорелое молоко… С неба сыпалась жирная сажа. Из-за дыма и сажи в Юзовке исчез белый цвет. Все, чему полагалось быть белым, приобретало грязный, серый цвет с желтыми разводами. Серые занавески, наволочки и простыни в гостинице, серые рубахи, наконец, вместо белых, серые лошади, кошки и собаки[6].

И все же, по словам писателя, именно там зажигалась «звезда Новой Америки».

Огромный шахтерский и сталелитейный центр Донбасса для молодого Хрущева олицетворял несправедливость промышленного капитализма начала прошлого века. Иностранцы контролировали больницы, жилье и торговлю. Рабочие бунтовали. В фабричных магазинах, принадлежащих владельцам, цены были высокими, а качество товара низким.

Когда Хрущев, уже будучи первым секретарем, страстно обрушивался на мир «чистогана», он делал это не голословно: «Детство и юность я провел в шахтах. Если Горький прошел школу народных университетов, то я воспитывался в „шахтерском университете“. Это было для рабочего человека своего рода Кембриджем, „университетом обездоленных людей России“»[7]. Именно поэтому всю оставшуюся жизнь им двигало желание преодолеть отсталость этих обездоленных, «догнать и перегнать» своих бывших управляющих.

Обучившись кузнецкому делу, 16-летний Никита поступил в ученики к слесарю. С тех пор механика стала его вечной любовью, она восхищала и удивляла его. Однажды из найденных на свалке сломанных деталей он самостоятельно собрал работающий мопед и щегольски разъезжал на нем по немощеным улицам Юзовки, разбрызгивая грязь из вечных луж и привлекая внимание прохожих громким ревом.

Мама рассказывала, что у нее как-то сломался велосипед и они с Алексеем Аджубеем, мужем Рады, пытались его чинить. Прадедушка — уже на вершине власти — вернувшись домой с работы, спросил:

— Что тут у вас?

— Велосипед сломался.

Он посмотрел, покрутил, отправил маму за водой, а Аджубея — за машинным маслом и через 15 минут, отдав им исправную машину, сказал маме с упреком: «У таких, как ты, технику надо отбирать; она, как люди, заботу любит».

Подмастерье Хрущев, ремонтировавший оборудование для окрестных рудников, зарабатывал всего 40 копеек. Но, освоив специальность слесаря, он стал отличным механиком и потом хвастался, что в лучшие годы получал 30 рублей золотом — в три раза больше зарплаты среднего слесаря и намного больше горняка. Молодой Никита купил себе фотоаппарат и часы — тогда предметы большого достатка — и стал подумывать об отъезде в Америку, на заводы или шахты в Питтсбург, штат Пенсильвания.

Одновременно он начал сопоставлять сочинения Золя и Маркса: «Когда я читал „Жерминаль“ Эмиля Золя, мне показалось, что он пишет не о Франции, а о шахте, на которой мы с отцом работали… Когда потом я слушал лекции по политической экономии… мне казалось, что Карл Маркс был на шахте, где мы с отцом работали». Он вспоминал, как «частенько приходилось мокрым выходить из шахты и так идти домой за три километра. Никаких бань, никаких раздевалок для нас капиталисты не делали»[8].

Его марксизм был абсолютно интуитивным, основанным на жизненном опыте. Маркс описал Хрущеву мир, в котором он жил, и предложил путь к лучшей жизни. В Америку молодой Никита решил не ехать, но и большевиком стал не сразу. В книге «Пять выборов Никиты Хрущева», написанной его внуком Никитой Аджубеем совместно с бывшим мэром Москвы Гавриилом Поповым, авторы утверждают, что будущий первый секретарь был социалистом-революционером. Его интересовала хозяйственно-политическая демократия, а не диктатура пролетариата. Поэтому Сталин потом не раз называл его «народником»[9].

В 1912 году Хрущев в первый раз услышал «Манифест Коммунистической партии» на собрании марксистского кружка в доме рабочего товарища Пантелея Махини. Махиня, любитель поэзии и сам поэт, сыграл огромную роль в интеллектуальном и идеологическом воспитании Хрущева. Он снабжал молодого рабочего книгами и листовками, и его незатейливые рифмы остались с тем на всю жизнь:

Люблю за книгою правдивой

Огни эмоций зажигать,

Чтоб в жизни нашей суетливой

Гореть, гореть и не сгорать.

Бороться с тьмою до могилы,

Чтоб жизнь напрасно не проспать.

На все случаи жизни у прадедушки была строфа из Тараса Шевченко, Николая Некрасова или Александра Твардовского, но стихи старого шахтера про революцию он читал даже мне. Мама закатывала глаза. Она хотела привить нам более утонченный литературный вкус, но все же признавала с восхищением: «Надо же, какая память!» Потом она объяснила мне, что эти стихи прадедушка любил не за качество виршей, а от восторга — вот что народ, забитый, темный, может сделать, а если ему помочь, то не будет предела коммунистическим возможностям.

Угольная промышленность была приоритетной военной отраслью, и Хрущев не пошел в армию во время Первой мировой войны. В Рутченково, где его механическая мастерская обслуживала десять близлежащих шахт, забастовки вспыхивали все чаще. Его любили товарищи: маленький, ловкий, всегда с улыбкой, он был отличным агитатором. «Шахтеры считали, что я хорошо говорю, — потом вспоминал он, — и просили меня выступать от имени всех перед хозяином, когда хотели что-то от него получить».

В это время он начал ухаживать за Ефросиньей Писаревой, юзовской красавицей с ярко-рыжими волосами, белоснежной кожей и тонкой талией. Фрося была из образованной семьи: все пять сестер Писаревых посещали местную гимназию. На два года старше девушки, Никита был достойной партией и веселым ухажером. Он был душой всякой компании, играл на гармони и звездными вечерами пел русские и украинские песни под трели соловьев. Фросина младшая сестра Анна Писарева, по-домашнему Нюра, рассказывала, что тогда Никита был «поджарый, быстрый,