Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
В полночь даже два милиционера пришли известить меня, что опять из Москвы звонили. Я думаю – какая-то дурь, чего я должен все бросать? В общем, в Москву я прилетел через день, только в воскресенье. Прихожу к Рыжкову, у него сидел Маслюков, который нашими оборонными делами руководил.
Рыжков спрашивает: «Как вы обстановку оцениваете?» Понимаешь, он меня на «Вы», а его на «ты», потому что я на Урале как в войну был заместителем наркома, а он в ту пору еще пацаном сопливым бегал. Ну, я рассказываю: «Все хорошо, надежно сделано, люди уже позируют возле «Укрытия», фотографируются». Беседуем. Я чувствую, он меня не затем позвал. Ему видишь, генеральный поручил переговорить со мной, чтобы я в отставку подавал. Слава Богу, мне уже восемьдесят восемь. А он не знает, как ко мне подойти, все-таки я величина и в государстве, и в партии.
«Слушай, – говорю. – Ты не волнуйся, я все понимаю. Мне не две жизни жить и не две службы служить. Я чувствую себя хорошо, только вот слух сильно сел. Но раз надо, значит надо». Рыжков обрадовался, пошел меня провожать».
В приемной Рыжкова Ефим Павлович, однако, произвел неожиданный для премьера «демарш»: попросил у секретарши листок бумаги, достал из кармана пиджака свой синий карандаш и нацарапал им: «Прошу уволить меня, поскольку я глуховат на левое ухо». И подписался.
Это «заявление» принесли к генсеку, и тот долго не мог понять, что ему с ним делать. Через неделю в приемную Славского позвонил управделами Совмина и попросил перепечатать заявление по форме – «по собственному желанию…» и так далее. Славский хотел было «послать» его как умел, но потом смирился. Напечатанное машинисткой заявление подписал все же как привык – синим карандашом.
Беляев продолжает: «Через несколько дней приехали из ЦК представлять Л.Д. Рябева. Собрались в зале коллегии и сразу начали разговор о новом министре, забыв сказать спасибо тому, кто двадцать девять лет тянул эту лямку. Ефим Павлович попросил слова, попрощался, но так, что слезы и дыхание перехватило. Он ушел» [30. С. 349–350].
От внезапного ухода «Большого Ефима», который казался незыблемым, как сам Минсредмаш, дыхание перехватило не только у Беляева. У многих возникло тревожное чувство, что пошатнулись сами корни «атомного» министерства.
Тогдашнее коллективное ощущение соратников Славского ярко выразил академик Борис Литвинов: «Последняя наша встреча, даже не встреча, а мое присутствие на прощании Ефима Павловича Славского с министерством. Меня поразила на этом прощании бесстрастность его констатации необходимости ухода с поста министра и то, что практически вся его прощальная речь была, по существу, воспоминанием о Игоре Васильевиче Курчатове. Как вдохновенно и ярко говорил он об этом великом человеке. Трогательным и печальным было это прощание с Ефимом Павловичем Славским. Казалось, что мы прощаемся не просто со Славским, а с целой эпохой в государстве Минсредмаш, и, как стало ясно позднее, так оно и было» [89. С. 162].
Памятник Ефиму Павловичу Славскому перед зданием «Росатома».
[Фото: С.Н. Уланов]
С дочерью Ниной на квартире. После 1986 г.
[Из семейного архива Славских]
Личной «шекспировской», «король-лировской» драмы в отставке Славского, впрочем, не было: он и сам понимал, что былые силы (не ясность ума и не память, а именно волевые силы) уходят – надо уступать дорогу молодым. Немного жаль, что не дали немного доработать до круглой даты – 30‐летия на министерском посту. Но видно, что так уж «карта легла»… Тревожно и ему и остававшимся коллегам было другое – в воздухе уже пахло неприятной «шаткостью» – неким зиянием эпох.
В повестке дня стоял новый лозунг «ускорения и перестройки», к которым чуть позже добавилась «гласность» и «новое мЫшление». Довольно многим этот ветер перемен казался поначалу благим – освежающим, очищающим застоявшееся «болото». Тем более что и партийный слоган «ускорение» был сокращением от формулы «ускорение научно-технического прогресса». Но ускоряться все начало постепенно в какую-то иную и отнюдь не благую сторону.
Ефим Павлович ушел на пенсию, но не «выключился» из происходящего в своем министерстве. Да и это было бы невозможно: ему оттуда звонили ежедневно за советом, с вопросом, с просьбой помочь. Приходили на дом «ходоки». Обиды лично за себя экс-министр не держал. Были недоумение и досада от того, что пытались «сломать» Минсредмаш, настораживал общий ход дел в стране. Через своего преемника на министерском посту Ефим Павлович был в курсе происходящего.
Лев Рябев вспоминает: «На совещании 1987 года в Политбюро, где я присутствовал уже в качестве министра, Средмаш долбали в хвост и в гриву, не называя фамилии Славского, но явно имея его в виду. Тон задавал Лигачёв – дескать, Минсредмаш это такой-сякой монополист, монстр, огородился забором от государства – его надо раздробить. Это Лигачёв, которому Славский здорово помогал, когда тот был секретарем томского обкома: построил самый большой НПЗ, дороги, теплицы! «Тему» подхватил Горбачев, почему-то пообещавший мне «укоротить нос».
Видно было, что они, сговорившись, навалились на всю атомную отрасль. Члены Политбюро Зайков и Слюньков хотели сломать структуру министерства, ликвидировав Главки – не получилось. Пытались перевести с вертикального на «функциональное» управление – опять впустую. Не вышло ничего и из затеи создавать какие-то особые «атомные» структуры в Академии наук.
Единственное новое, что тогда создали, – Институт безопасного развития атомной энергетики (ИБРАЭ), который существует до сих пор. Когда на Политбюро приняли решение избирать директоров предприятий голосованием коллективов, я им сказал: «Как же я буду отвечать за безопасность отрасли, если у меня на предприятиях начнется такая демократия? Снимите с меня эту ответственность и пожалуйста». После этого отстали».
Через три года Минатомэнерго ликвидировали, как лишнюю структуру, и все АЭС вернули в Минсредмаш – тогда уже ставший Минатомэнергопромом. Ничего более эффективного, чем империя МСМ, созданная всей страной и Ефимом Павловичем Славским, придумать было невозможно.
Славский зачастил в любимую Опалиху – там он среди коллег и знакомых отходил душой. На лыжах уже не выбирался в лес – тяжело было. Но постучать костяшками домино, покатать шары в бильярдной, выпить коньяку с соратниками, обсудив без умолчаний все, что волнует и тревожит, вспомнить случаи из жизни – это происходило регулярно.
На открытии бюста Е.П. Славского в Макеевке. 20 апреля 1988 г.
[Портал «История Росатома»]
Ему предлагали в полушутку начать писать мемуары – отвечал просто: «Я не писатель,
