Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

приказы вот могу подписывать». И тут же поправлялся с усмешкой: «Мог». Зато до какого-то момента охотно беседовал с журналистами, кинодокументалистами – наговаривал, что помнил. Многое же из того, что он вспоминал за дружеским столом «по случаю», увы, кануло в Лету: компактных диктофонов тогда еще не было, да и не приняты были «потайные записи» в этой среде.

Похуже было в Москве, в его квартире на улице Воровского, где все последние годы он жил вдвоем с внучкой. Да как «вдвоем»… у нее, молодой, были свои дела: учеба, встречи.

Ефим Павлович читал, ходил по комнатам. Вроде все было на месте: вот оленья голова в прихожей – его личный трофей из одной командировки в Чехословакию в 1970‐х. Вот на полках многочисленные подарки – камни, тачанки, ракеты, модели реакторов; вот на стене его дорогая будённовская шашка в ножнах с гравировкой от Семена Михайловича. И все это – напоминания о прошлом. Трудно было осознать и примириться с этим.

Журналист и писатель Владимир Губарев, бывший у Славского «в доверии», метко подметил этот дискомфорт «Большого Ефима» на склоне его лет: «Последние годы он жил одиноко, не знал, что и как делать. Гости приходили часто, он любил вспоминать прошлое, сетовал, что «силищи много, а приложить её некуда», и чем-то напоминал мне льва, которого на склоне лет заперли в клетке, отняв у него волю и саванну, где он ещё мог царствовать долго» [54. С. 335–336].

Р.В. Кузнецова говорит о том же ощущении: «Он удивлялся и сокрушался, что все его соратники, с которыми он начинал, будучи моложе его умерли. «Я один остался», – с грустью констатировал Ефим Павлович. Когда я пришла к нему записывать воспоминания в 1988 году, он мне дверь распахнул и говорит: «Заходи, деточка, посмотри, как министр жил. И через паузу: – «А то не успеешь». В скобках имелось в виду: самолет и персонального шофера отобрали, того и гляди – квартиру отберут».

До «отбора» квартиры дело, конечно, не дошло – кремлевские власти просто постарались вычеркнуть Славского из памяти, как некий «атавизм».

Дочь Нина Ефимовна Славская вспоминала: «Первое время очень переживал. Помню, нервничал, что на 90‐летие к нему никто не придет. И специально никого не стал приглашать. Но люди с утра до вечера шли. И вот когда он удостоверился, что его не забыли, в выходные в Опалихе мы устроили большой праздник».

Но еще перед юбилейной датой – весной 1988‐го – для Ефима Павловича случилось очень радостное событие – пригласили в родную Макеевку на открытие его бюста в городском сквере. Та поездка на малую родину, где он был последний раз на похоронах матери много лет назад, встреча с макеевцами, в том числе с родней, торжество, устроенное в его честь, воодушевило и вдохновило.

Бюст скульптора Павла Бондаренко и архитектора Федора Гажевского на высокой цилиндрической колонне, как будто графитовом реакторном стержне, понравился Ефиму Паловичу своей суровой простотой. То, что на нем было симметрично выбито всего две Золотых Звезды Героя Соцтруда и один орден Ленина вместо соответственно – трех и десяти – ничуть не обидело: для всех его наград понадобился бы отдельный монумент! Обрадовало, что земляки вспомнили о нем перед юбилеем, когда он уже был не в «силе и в почете», а просто пенсионером – что особенно дорого.

Парторг Минсредмаша Виталий Насонов, сопровождавший его в той поездке, ярко описал эпизод этого торжества вокруг открываемого бюста и чувства самого юбиляра: «И вот приближается время начала митинга. Внизу у подъезда гостиницы ждут нас хозяева города и области. Захожу в номер за Ефим Павловичем, а он весь встревожен. Спрашиваю: «В чем дело?» Он отвечает: «Я не представляю, что делать? Я еще живой, а при мне будут памятник открывать…

Посоветовал кратко рассказать землякам о себе, так как о нем толком ничего не знают. Главное в выступлении – не затянуть речь! Скажу сразу: справился он блестяще, даже не пришлось дергать его за полу костюма, как мы условились.

На улицах и на самой площади собрались представители трудовых коллективов, ветераны войны и труда, учащиеся. В их руках – флаги, транспаранты, цветы. У бюста, покрытого полотнищем – почетный детский караул. Море людей – на балконах высотных домов и прилегающих к площади улицах. Движение транспорта перекрыто, день солнечный, теплый. Разрезали алую ленту, полотнище спадает. Открылся в лучах ласкового весеннего солнца бронзовый бюст, смотрящий на восток – в сторону родного села, на родной город. А живой Ефим Павлович стоял в окружении своих земляков и под звуки духового оркестра, исполнявшего гимны СССР и Украинской ССР, смахивая крупные слезы» [95. С. 365–367].

Еще несколько месяцев он жил радостными воспоминаниями о той поездке. Но потом начали опять накатывать одиночество и хандра, которую он, как человек-пахарь, терпеть не мог. Впрочем, день юбилея не подвел: гости и поздравления шли потоком.

Аркадий Бриш вспоминает: «26 октября 1988 года Ефиму Павловичу исполнилось 90 лет. Юлий Борисович Харитон и я поехали поздравить его домой на ул. Воровского. Он принял нас с радостью, был бодр и весел. За столом начался интересный разговор. Вспомнили Игоря Васильевича, определившего развитие атомной науки и техники, и его безвременную кончину. Ефим Павлович обнял Юлия Борисовича, прижал к груди, расцеловал и поблагодарил за совместный труд, дружбу и верность. Это была последняя встреча атомных титанов» [39. С. 177].

Славский не стал сентиментален, как это бывает со стариками. Суровость, воспитанная всей его жизнью, оставалась с ним до последних лет. Но в некоторых случаях он не умел сдерживать переполнявших чувств. Таким предметом внутреннего волнения для него всегда становились воспоминания о «Бороде». Свидетелем одного из таких выплесков эмоций стал кинодокументалист Валерий Новиков, делавший одно из последних интервью с Ефимом Павловичем: «…Особо дорогой моему сердцу человек – Игорь Васильевич Курчатов. Я его каждый день, считай, вспоминаю, хотя уже сколько лет, как нет… – в этом месте Славский вновь прервался, не в силах справиться с нахлынувшим волнением. На глазах появились слезы».

Увы, не только воспоминания об ушедших соратниках и вынужденное «безделие» тяготили Славского-пенсионера. Он читал газеты, смотрел телевизор и закипал гневом на ту политику, которую проводили в стране «прорабы перестройки». Более всего возмущало его бездумное уничтожение ядерно-ракетной мощи страны, фактически одностороннее разоружение ради мифов «нового мышления»: «Уже на пенсии, иной раз Ефим Павлович позвонит мне, посмотрев новости по телевизору, и возмущается: «Что они творят?! Деточка, мы урана вам заготовили на триста лет вперед, ракеты сделали, а они все рушат, разбазаривают» (Р.В. Кузнецова).

Геннадий Понятнов – ветеран атомной отрасли, историк, автор проекта «История