Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Н. С. Хрущев и Н. П. Кухарчук

1924

[Семейный архив автора]

Тогда, в начале 1920-х, как верные ленинцы, Нина и Никита полностью разделяли позицию советских лидеров, согласно которой брак — это «буржуазный институт», призванный держать женщину в домашнем рабстве[13]. «Узы брака» считались «пережитком прошлого», на смену семье должны были прийти радикальные социальные отношения — «браки коммунизма». Свободный союз Хрущевых, хранивших верность друг другу на протяжении 50 лет, как раз тот случай.

Несмотря на отсутствие у пары официальных брачных документов, мать Никиты, Ксения Ивановна, была рада, что сын нашел новую жену. Хрущев был занят построением коммунизма и нуждался в женщине, которая позаботилась бы о его детях, семилетней Юлии и пятилетнем Леониде. С появлением Нины семья, в традиционном русском понимании, вновь стала полной. Но Нина, опытный советский агитатор, сама работала и полагалась на школу, детский сад и помощь свекрови, что всегда возмущало Ксению Ивановну, считавшую, что женская работа — дом.

Н. С. Хрущев и Н. П. Кухарчук

Конец 1950-х

[Семейный архив автора]

Молодому же партийцу Никите было не до семьи. Осень 1923 года ознаменовалась жгучей борьбой между сторонниками Сталина и поклонниками военного наркома Льва Троцкого, теоретика «нового курса» против бюрократизации партии. Тогда Иосиф Виссарионович использовал свой контроль над Секретариатом ЦК, чтобы изолировать противников, манипулируя выборами и назначениями. Ленин лежал при смерти, и битва за партийные кадры была первой схваткой за кремлевское лидерство. Сначала Хрущев поддерживал Троцкого и отрицал «недемократичную» позицию Сталина, но потом согласился с ней как с линией большинства в Центральном комитете.

В декабре 1923 года 30-летний Никита стал делегатом Юзовской областной партийной конференции, а в январе 1924 года вошел в состав местной делегации на похороны Ленина. Летом 1925 года, после рабфака, который он окончил почти формально — партийная работа требовала его постоянных разъездов то в шахты, то на фабрики, — его направили на должность секретаря Петрово-Марьинского райкома. Нина Петровна уже заведовала там агитотделом. Должность у нее была меньше, а зарплата больше. Она получала около 100 рублей, а Хрущев примерно 70. Партийным пропагандистам платили из центральных фондов, а секретари получали деньги из бюджета региона. Впрочем, его зарплата все равно была в два раза больше, чем у рядового рабочего.

Прабабушка говорила, что вскоре «ситуация стабилизировалась». После революции прошло несколько денежных деноминаций, одна даже в десять тысяч раз. «В 1922-м мы зарплату получали в миллионах, у меня было миллионов 20, но к концу года заработал Госбанк, и все упорядочилось. До этого деньги были самыми разными, то царскими, то нашими, а тут я стала получать 30 тысяч. После еще одной реформы — 400 рублей и больше. Появились бумажные червонцы, их хотя бы можно было посчитать. Мы уже тогда неплохо жили, за дом не платили. Его Никите Сергеевичу дали как начальнику. Наши оклады считались высокими, вызывали недовольство трудящихся, и моя задача была им объяснить, что руководители работают на благо нового государства. Партийные комитеты снабжали своих сотрудников продуктами, давали в кредит обеды. Пока люди перебивались карточками, у нас были пайки: килограмм двадцать муки, два — мяса, полкило масла, несколько коробок спичек. Можно было получить отрезы, обувь, а в государственных магазинах этого почти не было. Никите Сергеевичу нужны были хорошие валенки и шапка для разъездов по району, нам их тоже распределили. Даже дрова зимой привозили бесплатно. Но от моих подопечных жалобам не было конца. В 1925 году пара сапог в Марьинке стоила десять рублей, килограмм мяса 50 копеек, но пойди найди их, только на барахолке, а там все было в разы дороже. Зарплат рабочим не хватало. Я помогала, чем могла, кому могла, многодетным. Один шахтер в моем округе возмущался неравными условиями, обвинял меня, что я „подкармливаю любимчиков“. Чтобы не ссорились, я на собрания приносила лишнюю буханку хлеба, чтобы люди могли ломоть домой забрать».

«То есть привилегии начальникам в государстве рабочих и крестьян существовали с самого начала? Вы не думали, что это несправедливо? Как ты агитировала про равноправие в СССР?» — спрашивала я.

В 1960-х годах мы с сестрой росли в огромной квартире на Кутузовском проспекте и с любым насморком ходили в кремлевскую Первую поликлинику на Сивцевом Вражке. Но я удивилась, что уже на заре социализма большевики считали свою работу по распространению правильной идеологии более важной, чем какая-либо другая, и воспринимали надбавки и дотации как естественное вознаграждение за руководящий труд. Те были винтиками, а эти все-таки шестеренками. Так мне объясняла «старый большевик» Кухарчук. Впрочем, она всегда была против злоупотреблений, требовала скромности и помощи другим. Менее ортодоксальный прадедушка верил, что коммунизм окончательно ликвидирует разрыв между начальниками и всеми остальными, тогда же отомрут привилегии. Эта вера все же не мешала ему пользоваться привилегиями до конца жизни, хотя во время своего правления он их пытался сократить — пересаживал начальство на более скромные автомобили и т. д.

Уже тогда стиль Хрущева отличался от местных партийных коллег; с увеличением льгот у них росло и начальническое поведение. А он, в грозу, мороз или жару, в тулупе или вышиванке, в телеге или на санях, как колобок, катался по своей маленькой вотчине. На районных собраниях он посмеивался над своей «жизнью странника»: то в селе Марьинка, веселя молодежь игрой на гармони и даже танцами по вечерам, то на полях с крестьянами, помогая ремонтировать их телеги и плуги, то на шахтах, налаживая производство нового типа «советских» лаптей, которые бы не промокали под землей.

Сапоги в деревне мало кто мог себе позволить, и Никита, бывший солдат Рабоче-крестьянской Красной армии, вспомнил, что для защиты военных лаптей от намокания к их подошвам подшивали деревянные колодки из липы. «Что хорошо в бою, еще лучше в мирном деле», — говорил он. Из отчета собрания 1925 года видно, что не было в округе экономических или политических проблем, которыми бы он не занимался[14], даже вопрос о поставке стекол для окон домов был предметом его внимания. Сегодня такой стиль мы называем микроменеджментом.

У Хрущева были сверлящие зелено-голубые глаза — часто прищуренные, потому что его лицо было все время в движении, как и он сам, — и, если они вцеплялись в собеседника, уже не оставляли его до конца шутки, спора, назидания. Украинский историк Юрий Шаповал приводит примеры отзывов современников: Никита, необычайно доступный для партийного чиновника его ранга, был настолько свой в