Агнес - Хавьер Пенья

— Азия! — окликает ее он.

Она оборачивается.

— У тебя в Задаре знакомые есть? — спрашивает ее человек, которому предстоит стать Луисом Форетом.

— Нет.

— А ты не хотела бы поужинать?

— Сейчас?

Час дня. Его забавляет то, что она буквально все понимает буквально.

— Не сейчас, а вечером, когда люди ужинают.

— Полагаю, что да, — говорит Азия.

— Поужинать со мной?

— Свами?

— Да, я приглашаю тебя на ужин.

Она опять улыбается. Долю секунды.

Судя по всему, у них проблема с коммуникацией.

Они договариваются встретиться в восемь на месте римского форума, обширном пространстве между морем и церквями — Святого Доната, Святой Марии и колокольней церкви Святой Анастасии, но поскольку в тот день там концерт под открытым небом, пространство уже не кажется столь большим. Сводный духовой оркестр исполняет саундтреки к кинофильмам. Площадь со всех сторон обнесена ограждениями, в точности совпадающими с периметром форума; внутри огражденного пространства, рядом с древними камнями размером с гроб, расставлены складные деревянные стульчики, их постепенно занимают. Азия не понимает, почему кому-то приходит в голову платить за то, что с тем же успехом можно слушать, сидя на ступенях церкви Святой Марии. Объяснить ей это он не в силах.

По словам Форета, разговор не очень клеится, он едва ли оживленнее, чем в тот раз, когда они возвращались с Плитвицких озер, поэтому они решают как можно скорее поужинать, и не где-нибудь, а в итальянском ресторане в Старом городе. Пригласить итальянку на ужин в итальянский ресторан — не самая оригинальная идея на свете, но Азии, похоже, на это плевать. Как и на все остальное. За исключением самоубийств. Только эта тема и задевает ее за живое.

Они заказывают penne all’arrabbiata и spaghetti alie vongole. Азия адресует ему несколько улыбок длительностью не более секунды, тех самых улыбок, что скорее внушают тревогу, чем уверенность.

Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, достает из кармана пиджака мятый лист бумаги. Письменное задание Азии на тему самоубийства. Ожидая заказанные блюда, он зачитывает текст.

— Ты ведь не против?

Неуверенно кивнув, она соглашается.

— «Женщина кашляет по ночам, мешая спать мужу, которому на следующее утро нужно вставать и идти на работу, а работает он почтальоном в одном городке на севере Италии, а вовсе не каким-нибудь там авиационным инженером или кем-то в этом роде, он всего лишь обычный угрюмый почтальон, а она уже две недели мучается от простуды, причем заболела не по своей вине: простыла на крестинах племяшки, дочки сестры почтальона, а на таком мероприятии ей следовало появиться в элегантном наряде, а элегантность, как правило, неизменно связана с легкой одеждой, хотя, по правде говоря, она и так уже была немного простужена, но новая простуда, поверх прежней, все еще больше усложнила, и получилась болезнь многослойная, словно луковица, и теперь у нее отит плюс высокая температура, а еще она кашляет, и кашляет сильно, особенно кашель мучает ее по ночам, а муж-почтальон не может из-за этого кашля спать, как и она, но ведь это неважно, она-то домохозяйка, от нее всего-навсего требуется сидеть дома с двумя их дочками, старшей шесть с половиной лет, а младшей всего четыре месяца, а это, разумеется, совсем не то же самое, что доставлять письма, думает почтальон, когда ты должен знать все улицы и уметь водить мотоцикл, и ведь даже подумать страшно, что может случиться, если ты вдруг сядешь на мотоцикл, клюя носом, и тебе кошка под колесо попадет или, еще хуже, не кошка, а пешеход, но она все кашляет и кашляет, и чем больше старается сдержаться, тем сильнее першит у нее в горле, зуд в горле становится совершенно нестерпимым, в последнее время она спит на диване, но диван холодный, он обит искусственной кожей, и все это только усугубляет ситуацию, у него закончилось всякое терпение, она же несколько ночей кряду не может спать, а днем ни минуты покоя ей не дают дочки, и она чувствует себя обессиленной и подавленной, подкатывает еще один приступ кашля, и тогда он ей и говорит: хватит уже, у меня больше нет сил это выносить, а она ему в ответ: я-то что могу сделать? разве что на диван уйти, но там я только еще больше простужусь, а он ей: ты должна что-то с этим сделать, и она заходится кашлем, а потом ему и говорит: хочешь, чтобы я из окна выбросилась? а он ей: это могло бы стать каким-то решением проблемы, она обижается и снова заходится кашлем, и снова идет на диван, а пару часов спустя кто-то звонит в квартиру почтальона по домофону, но никто не идет открывать, малышка начинает плакать, он просыпается: вот же черт, не дают спокойно поспать, что ж такое, почему эта женщина не может открыть дверь? а когда он встает с постели, то замечает сквозняк, тысяча чертей, говорит он, ну как же с такими сквозняками не простудиться? наконец снимает трубку: хеллоу, сеньор, я работаю здесь поблизости, в банке, смотрю, на земле лежит женщина, она разбилась, и мне сказали, что это ваша жена, почтальон вешает трубку домофона и думает: разве ж можно таким образом сообщать о подобных вещах, и принимает решение подать жалобу в банк». Это… Что это такое, Азия? — говорит он, отправляя в рот приличную порцию спагетти.

— Моя работа.

— Ну да, это понятно, тут твое имя написано. Но что это значит?

— Вы дали нам задание: написать то, что приходит в голову, когда думаешь о самоубийстве, я так и сделала.

— Обращайся ко мне на «ты», пожалуйста. Странная история. Но о чем она говорит?

— Да ни о чем. С какой стати историям о чем-нибудь нам говорить? Вот твоя история о том человеке, машинах и горе меня и вправду беспокоит.

— Почему?

— «Дурным человеком он не был: хорошо обращался с женой…» Ты понимаешь, что это высказывание чуть ли не самое мачистское из всех, что мне приходилось слышать?

— Оно мачистское, потому что тот человек хорошо обращался с женой?

— Ничего ты не понимаешь.

Человек, которому предстоит стать Луисом Форетом, говорит, что соус для спагетти слишком отдает чесноком. Азия молчит.

— А что еще тебя беспокоит? — интересуется он.

Азия тяжко вздыхает, как бы говоря: да много всего!

— То, что он все время пускает машину вниз по знакомому ему склону, — формулирует она после паузы. — это утке не история, это басня.

— Басня?

— Неправдоподобная и с моралью.

— Но это было на самом деле! А что ты скажешь о своей истории с почтальоном?