Мириады языков: Почему мы говорим и думаем по-разному - Калеб Эверетт

Сколько бы ни было на самом деле обозначений снега у эскимосов, мне в это снежное утро становится ясно, что у меня их не так много. Я выхожу из кофейни и быстро направляюсь в свое следующее укрытие, подземное, чтобы сесть в метро. Свежевыпавшие снежинки отчетливо хрустят под ногами. Но слово «снежинки» не очень-то подходит теперь, когда снег скопился на тротуаре. Сделав еще шаг против победного бурана, я заключаю, что снег, по которому я иду, по-видимому, больше не qana. Полагаю, теперь он aput.

1. Будущее позади вас

ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ, БУДУЩЕЕ. Эти домены времени выглядят столь фундаментальными для жизни, чуть ли не осязаемыми, по крайней мере когда мы становимся взрослыми. В детстве мы начинаем понимать, что три этих основных компонента временно́й последовательности отражаются в языке, на котором мы говорим, и что глаголы принимают различные формы в зависимости от того, когда происходит действие. Мы узнаем, что высказывания типа I jumped 'я прыгнул' делаются тогда, когда действие произошло в прошлом. То есть мы узнаем, что суффикс -ed добавляется к глаголам, чтобы сообщить слушателю, что нечто уже случилось. Англоговорящему ребенку приходится также усвоить, что, отсылая к будущему прыжку, он должен сказать что-то вроде I will jump, или чаще I'll jump, или Ima jump. Эти условности представляют собой серьезную проблему для ребенка или взрослого, обучающегося английскому; непросто научиться регулярно передавать прошедшее, настоящее или будущее время событий. Еще больше осложняет дело то, что обучающиеся английскому должны уяснить, что эти глагольные маркеры времени часто меняют глагол «не по правилам». Им приходится запоминать, например, что прошедшее время от глагола eat 'есть' – ate. Как нередко бывает с опытом изучения языков, эти особенности порой могут сводить с ума.

Подобные особенности на лексическом уровне, возможно, заслоняют более фундаментальное знание о грамматическом времени, которое мы приобретаем, становясь носителями языка. Мы понимаем, что существуют прошедшее, настоящее и будущее. Когда мы осваиваем английский в детстве, предполагается, что мы также узнаем, что эти конкретные временны́е категории вообще существуют, что они чуть ли не осязаемы или по крайней мере что это базовые категории, к которым нам следует апеллировать по умолчанию, поскольку так устроено время. Наш язык способствует овеществлению этих абстрактных категорий времени. В конце концов, прошлое, настоящее и будущее – размытые понятия, не воспринимаемые конкретно, так, как, например, вы воспринимаете физическое пространство вокруг своего тела. Вы не можете вернуться в прошлое или доказать его существование, протянув руку и коснувшись его, в отличие от объекта вашей физической среды. А будущее, по существу, никогда и не наступает. Между тем настоящее неуловимо, так как любой осознаваемый нами момент оказывается в прошлом к тому времени, когда мы его осознаем. Тем, что категории прошлого, настоящего и будущего кажутся нам естественными, мы во многом обязаны языку. В этой главе мы убедимся, что некоторые аспекты времени, воспринимаемые нами, носителями английского, столь «естественно», могут показаться неестественными носителям других языков. Это не означает, что мы действительно переживаем время уникальным образом. Но лингвистические данные предполагают, что мы концептуально членим время определенными способами под влиянием языка, на котором говорим, и что говорящие на других языках, если они хотят полноценно овладеть ими, должны научиться воспринимать другие временны́е категории – не обязательно прошлое, настоящее и будущее – как базовые. В этой главе речь пойдет о нескольких способах, которыми, согласно различным направлениям исследований, языки отражают и потенциально влияют на то, как по-разному люди думают о времени.

Время физическое и грамматическое[10]

Начнем с категории времени. Услышав вопрос, почему в английском три грамматических времени, некоторые из моих студентов теряются. Вопрос выглядит нелепым. С их точки зрения, в английском три времени, поскольку их и в реальности три. Английская грамматика указывает на прошлое, настоящее и будущее, потому что так устроено мироздание. На самом деле, однако, существуют другие способы грамматического обозначения времени, и можно утверждать, что прошлое, настоящее и будущее выглядят естественными доменами нашей жизни именно потому, что мы говорим на языке, который членит время по этим параметрам. Поэтому истинная причинно-следственная связь может быть диаметрально противоположна общепринятой – может быть, нашим языком ограничивается наш заданный по умолчанию способ называть время, а возможно, даже мыслить о нем, и вовсе не собственные свойства времени ограничивают наш способ говорить о нем. Опять же, я не предполагаю, что люди на земном шаре физически переживают время заметно разными способами. Утверждение, которое я выдвигаю и которое выдвигали до меня, не столь радикально, но все еще потенциально контринтуитивно: то, как мы говорим о времени в качестве носителей языка, влияет на наше заданное по умолчанию мысленное описание того, как устроено время. Если это утверждение верно – то есть если некая грамматическая характеристика английского влияет на то, как мы концептуализируем временну́ю последовательность, или по крайней мере диктует, как нам говорить о времени, – нам следует ожидать, что не все языки делят время на прошедшее, настоящее и будущее. В действительности многие языки мира не требуют от говорящих отсылать к этим категориям. Прошедшее, настоящее и будущее на самом деле не являются временны́ми категориями в грамматиках многих языков мира, как мы увидим на примере языка, в отношении которого я занимался полевыми исследованиями.

Многое из того, что мы узнали о языках за последние десятилетия, основывается на исследованиях коренных народов по всему миру. Современная лингвистическая полевая работа состоит из разнообразных задач, которые потенциально включают проведение базовых экспериментов и анализ акустических данных для выявления количественных закономерностей. Но в методы подобной работы все еще входят как будто бы очевидные, но обманчиво сложные традиционные подходы – например, сидя вместе с носителем того или иного языка, на котором говорят в отдаленном уголке каких-нибудь джунглей, задавать ему вопросы. В идеале эти вопросы опираются на годы предыдущего изучения лингвистом – в университетских аудиториях и в библиотеках – явлений, заметных во всех языках мира. Таким образом, полевая работа нередко требует простого общения с людьми и записи их речи в отдаленных местностях. Основная часть моей полевой работы проделана на материале языка каритиана (Karitiâna), на котором говорит группа людей в южной части Амазонии. Этот увлекательный язык уже изучался другими исследователями до меня и продолжает изучаться ныне. Около двух лет в середине нулевых, когда я писал диссертацию, мне приходилось работать с носителями языка каритиана, чтобы лучше разобраться в хитросплетениях языка. Иногда полевая работа заключалась лишь в том, что я сидел напротив этих носителей в душной атмосфере Амазонии и задавал им вопросы[11].

Хотя данная конкретная задача может показаться простой, она также психически истощает. Полевые лингвисты практически единодушны в том, что этот вид исследований утомителен, хотя и приносит моральное удовлетворение. Если вы когда-либо пытались учить другой язык во взрослом возрасте, то знаете, как это бывает трудно, даже при наличии в вашем распоряжении книг, примеров на YouTube, текстов ChatGPT и прочих всевозможных полезных инструментов. Это так же непросто и в том случае, когда вы изучаете язык, близкий вашему родному, например, когда носитель английского осваивает немецкий. Описание и освоение неродственного языка без подобных инструментов может стать испытанием. В моем случае мне принесли огромную пользу работы лингвистов-предшественников, в особенности миссионеров, задокументировавших некоторые аспекты языка каритиана. И все же я часто ощущал себя сбитым с толку, словно пытался расшифровать некий код в условиях тропической жары, в окружении полчищ насекомых и других отвлекающих факторов.

Подобная полевая работа может также приводить к моментам просветления, когда вы чувствуете, что взломали код и достигли некоего озарения, которое может оказаться полезным для дальнейшего понимания языка. Так и получилось, когда я стал лучше воспринимать способы обозначения времени в языке