Мириады языков: Почему мы говорим и думаем по-разному - Калеб Эверетт

Калеб Эверетт

Мириады языков: Почему мы говорим и думаем по-разному

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Мария Елифёрова

Научный редактор: Валерий Шульгинов

Редактор: Ольга Нижельская

Издатель: Павел Подкосов

Руководитель проекта: Анна Тарасова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайн обложки: Денис Изотов

Корректоры: Лариса Татнинова, Наталья Федоровская

Верстка: Андрей Фоминов

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

 The President and Fellows of Harvard College, 2023

Published by arrangement with Harvard University Press via Alexander Korzhenevski Agency (Russia)

 Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025

⁂

Посвящается Шен и Крис

Введение

Ледяные порывы ветра на много градусов ниже нуля и, судя по гримасам прохожих, неприятны даже по меркам манхэттенцев. Я укрываюсь в крохотной, как шкаф, кофейне у подножья неприветливого каньона, который именуется Восьмой авеню. Город как будто захвачен врасплох суровой январской метелью; снег скапливается на обочинах дороги, по которой ползет утренняя вереница машин, едущих в офисы. С капучино в руке, ощущая, как щеки вновь обретают чувствительность, я нахожу, что вид из окна становится сказочным. Но сказка вскоре исчезает из-за происходящего на углу Восьмой авеню и 42-й улицей, где у серебристой Toyota Prius возникли проблемы – она буксует в снегу, пытаясь повернуть направо. Передние колеса крутятся вхолостую, на перекрестке скапливаются машины, они отчаянно гудят, хотя водитель гибрида явно ничего поделать не в силах. Проходит не меньше минуты, прежде чем колеса машины обретают сцепление с поверхностью, пробившись сквозь слои снега и достигнув асфальта. Хетчбэк скользит дальше, направляясь в спальные районы среди потока нетерпеливых водителей и пассажиров.

Мне приходит в голову вопрос: можно ли назвать снегом то, в чем увязла машина? Выбор слова кажется не совсем подходящим. Более точным представляется «давленый снег», потому что просто «снег» – это неточно или как минимум недостаточно. «Слежавшийся снег»? Это не снег с дождем, поскольку падал в виде снежинок, а не ледяных шариков. Я чувствую себя языковым инвалидом, пытаясь найти более подходящее слово. Это безусловно сорт снега, но все доступные описания ощущаются как семантически неточные. Колеса машины застряли в «снежном льду», или «льдистом снегу», или в «снежной каше». Все эти выражения, приходящие на ум, ощущаются как нечто кустарное и не вполне общепринятое, и большинство из них составные – «снег» определяет или определяется другим словом.

И тут мне в голову приходит географическое совпадение. Я нахожусь всего в нескольких километрах от бывшего рабочего места Франца Боаса, который считается основателем американской антропологии и автором идеи о том, что «в некоторых языках существует много обозначений снега». Боас был профессором Колумбийского университета и первым ученым, предположившим, что английская снежная терминология относительно бедна. В 1911 г. он обнаружил, что в инуитских языках существуют как минимум четыре различных базовых обозначения, которые все переводятся английским словом snow и смежными дескрипторами. Там есть слово qana «падающий снег»; piqsirpoq «поземка»; qimuqsuq «снежный занос»; и aput «снег, лежащий на земле». Преувеличения росли по экспоненте, и в конечном итоге открытие Боаса повлекло за собой популярное (пусть и не среди ученых) представление о том, что у эскимосов десятки и чуть ли не сотни слов для обозначения снега. Подобные утверждения повторяются в The New York Times и прочей прессе. Как отмечалось в вышедшем еще десятилетия назад юмористическом эссе лингвиста Джеффри Пуллума, многие заявления, связанные с темой «обозначения снега», были до смешного неточными. Неточность, однако, не подразумевает, что языки не несут неожиданных и глубоких различий в плане того, как они описывают определенные физические явления. Масштаб этих различий, вероятно, кое-где упускался из виду именно из-за подобных преувеличенных утверждений, как в случае с эскимосским снегом, – утверждений, которые было легко опровергнуть. Как мы убедимся в этой книге, в изучении языков мира периодически всплывает аналогичная склонность отмахиваться от языкового разнообразия. Если оставить в стороне этот более масштабный вопрос, очевидно, что с тех пор нет недостатка в дебатах и толкованиях вокруг преувеличений, связанных с присутствием в некоторых языках бесконечного множества обозначений снега. Бо́льшая часть этих дебатов упускает из виду простой ключевой момент, иллюстрируемый примером Боаса: языки обычно отражают среду, в которой они развиваются. Народы Гренландии, скорее всего, будут говорить о разных видах снега, так как они часто сталкиваются с разным снегом и, соответственно, должны координировать свое поведение и действия вокруг него. Напротив, группа аборигенов в Австралии может быть совсем незнакома со снегом и не нуждаться в базовых словах для его обозначения, а тем более обозначения его разновидностей. Сюжет с «обозначениями снега» в основе своей – всего лишь простая иллюстрация того факта, что на языки влияют специфические социальные потребности и среда обитания их носителей. Языки мира невероятно разнообразны отчасти в силу разнообразия физических и социальных сред, в которых живут люди. В этой книге я рассмотрю некоторые ключевые результаты исследований языкового и культурного разнообразия, представлю новые данные о том, как люди общаются и мыслят. Цель этой работы – показать особенно актуальные направления исследований, которые проводятся психологами, лингвистами, антропологами и другими специалистами. Эти исследования меняют наши представления о человеческой речи и связанных с ней мышлении и поведении[1].

Мировое языковое разнообразие крайне велико и, насколько я могу судить по своему опыту, большинством людей недооценивается. Например, когда я читаю вводный курс по антропологической лингвистике в своем университете, на первой в семестре лекции я часто прошу студентов назвать столько языков, сколько они смогут вспомнить. Группа из 50 студентов с трудом называет более нескольких десятков языков. Они обычно упоминают латынь, клингонский или еще какой-нибудь язык сомнительной квалификации. Отдельным студентам порой сложно назвать даже 20 языков. (Я говорю это не ради критики, так как большинству умных и начитанных людей это задание дается нелегко – попробуйте сами, если есть желание.) Однако, по большинству подсчетов, на сегодняшний день в мире существует более 7000 языков. Более того, бо́льшая часть языков, приходящих на ум студентам, – европейского происхождения и близкородственные. Не считая нескольких часто называемых языков типа китайского и арабского, те языки, которые называют чаще всего, – немецкий, испанский, французский, итальянский и даже латынь – представляют лишь одну из примерно 350 языковых семей мира. Эти языки, упоминаемые чаще других, восходят к одному языку, протоиндоевропейскому, на котором говорили в Причерноморье около 6000 лет назад. Одним словом, представления большинства студентов о языковом разнообразии сформированы их обширными контактами с малой долей языков, существующих ныне в мире. И эта доля отражает лишь один из тысяч языков-предков, на которых, вероятно, говорили тысячелетия назад, когда значение протоиндоевропейского стало возрастать[2].

Этот перекос характерен не только для студентов. Языки европейского происхождения веками получали избыточное внимание со стороны западных ученых. Такая общепринятая фиксация имеет отчетливые и понятные исторические корни, но, поскольку она способствовала формированию многих теорий языка, немало когнитивистов