Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

Тенета непотребства изорвет!

Х у з а (выбегая из внутренних покоев). Не мог я больше оставаться в этом вертепе!.. О, милостивая государыня-царица! Не подслушивают ли нас фискалы?.. Какая неслыханная несправедливость! Слов не нахожу! Однако ж утешься, царица, коли можешь, в горе своем, ибо вот оно, возмездие, — всеобщий ужас, изумление, растерянность вызвал безрассудный поступок царя! Тяжелый удар нанес властелин народу, а народ не прощает кровавых злодеяний. Всем честным соплеменникам нашим царь нанес удар в самое чувствительное место. И у меня сердце доселе кровоточит. Все, конец моей службе при дворе!

И о а н н а. Хуза, царица будет нашей гостьей, нашей заступницей… И поразмысли, Хуза, посоветуй, что делать дальше?

Т а м а р. Благодарю вас. Я уже знаю, как поступить. Мой добрейший отец, царь арабский, помимо прочих городов владеет еще и древним Дамаском. Там его наместник и множество должностных лиц. Я отправлюсь туда в ближайшее время. А оттуда — в Петру.

Х у з а. Кто-то скачет по торжищу прямо ко дворцу. Видно, издалека. И очень торопится. Соскочил с коня, привязал его под фонарем к кедровому столбу и, шарахаясь из тени в тень, крадется, точно коварный хищник.

Появляется  Ф и л и п п.

Кто ты?

Ф и л и п п. Чуть потише, дружище… Я — Филипп, ограбленный горожанин из Сефориса. (Распахивает свою накидку.) Не узнаешь меня, Хуза? Под покровом ночи прискакал я, как тайный злодей, чтобы схватить злодеев явных… Ба, да здесь и ее величество царица? О, прими мое искреннее соболезнование! В столь поздний час, под открытым небом… Догадываюсь, что с тобой произошло. Это ужасно! Я — муж несчастной Иродиады… И несчастный отец единственной моей дочери, прелестной Саломеи. Ее увлекла за собой на погибель эта ветреная женщина! О, скорей бы вырвать ее отсюда!

И о а н н а. Как могли они это сделать против твоей воли?

Ф и л и п п. Я ни о чем не догадывался. Когда царь по дороге в Рим, к величайшему моему изумлению, остановился у меня, чтобы развлечься, я, поглощенный обязанностями гостеприимного хозяина, не заметил никаких признаков сговора. Но несомненно: они уже тогда поладили, а возможно, и условились обмануть и обесчестить меня, нанести мне тягчайшее оскорбление. Бесстыдники так и поступили, выставив меня на посмешище. Все это время я находился по торговым делам в Тире. До дому добрался только сегодня под вечер. Перепуганный домоправитель, ни жив, ни мертв от страха, рассказал, что случилось в мое отсутствие, и тут же протянул мне послание царя, где злейший мой враг в довершение всех бед без зазрения совести объявлял, что изгоняет меня с родины и присваивает себе мое имущество. Что было делать?.. Будто укушенный змеей, я, как только пришел немного в себя, решил действовать не мешкая — снова собрался в путь, прихватил с собой оружие, вскочил на огненного скакуна… и вот я здесь, готовый на все, готовый жестоко отомстить негодяям за их вероломство, а главное — вызволить свое дитя!

Х у з а. Филипп, погоди! Не рискуй головой понапрасну. Храбростью тут ничего не добьешься, телохранители совладают с тобой в два счета. Лучше дождись удобного момента, когда обстоятельства будут тебе благоприятствовать. Слушай, Филипп! Ее величество царица намеревается отбыть в Дамаск, а оттуда — в Петру. И уж коли ты все равно изгнанник, лишенный права проживать в царстве Ирода, — сопроводи царицу в Дамаск, а потом…

Т а м а р. И я прошу тебя о том же, Филипп. Только до Дамаска…

Ф и л и п п. Любая твоя просьба, царица, для меня — повеление моей царицы. Благодарю тебя, Хуза, за проблеск света во мраке… О, дочь моя! О, день возмездья, прилетай скорее на огненных крылах!..

Х у з а. Тсс!.. Идет стража… Соблаговоли, царица! Нам лучше уйти…

Все удаляются.

З а н а в е с.

И о а н н (выходит на просцениум).

Меня с простым народом породнила

Еще и бедность. Я по доброй воле

Бежал в пустыню, ибо, потакая

Своим тщеславным прихотям, мы словно

Откармливаем скакунов, и те

Мчат седока к хоромам, где насилье

Над ближними — настил для скакунов.

Гордыня служит кровлей, норовя

Затмить достоинство, заслуги чести

И светозарность духа. Небесам

Смешно глядеть, как эта кровля, пыжась,

Вздувается и тщится прободать

Рогами башенок лазурный полог.

Обжорство и разврат — вот чем живут

В таком вертепе… И приспело время

Его порушить! Я употреблю

Для этого все силы, что обрел я,

Припавши к высохшей груди пустынь,

Влекомый к ним неизъяснимой страстью.

Устои низменные расшатать,

Повергнуть твердолобые опоры

И превратить хоромы непотребств

И подлости в развалины, как в Газе

Герой Самсон{79} когда-то учинил.

Себя сгубил, зато погреб в руинах

И Дагона и записных гуляк…

Все помыслы мои и все усилья

Устремлены к тому, чтоб сокрушить

Обитель зла, где подлые вельможи —

Пособники грабителей живут,

Охотники до взяток, подношений,

Глухие к горю и мытарствам вдов,

На сиротах готовые нажиться, —

Сановники, князья и их рабы…

Мне предлагают помощь бескорыстно.

Признателен весьма. Но я даров

Не принимаю. Мне вполне достанет

И шерсти на одежду, что дает

Линяющий верблюд, и пропитанья,

Которое искусная пчела

В дупле готовит — в очаге дубовом.

А то так под открытым небом стол,

То бишь пустыню, падшая кобылка

Накроет для меня и угостит

Свежатинкою, лакомством — собою.

Сегодня мне подушкой — мягкий мох,

А завтра — твердый камень. Чистый воздух

И чувства освежает и бодрит.

Из недр скалы ударит ключ, коль скоро

Сам жаждущий тверд в вере, как скала…

И для любого, кто бы ни нуждался

В подмоге ваших рук, тепле сердец, —

Добро творите, защищайте грудью

Того, кто беззащитен! А потом

Да снизойдет покой в мою и вашу

Кипящую негодованьем душу!

Мир и покой да осенит вас всех!

Покой, который величав, как небо,

И, как оно, превыше всех скорбей,

Окутавших юдоль земную мраком.

Превыше бездн коварства, и вершин

Гордыни, и насупившихся дебрей

Звериной ненависти, и пустынь

Тупого равнодушия. Превыше

Зарниц ума, что хитростью своей

Взор простоте слепит и затмевает

Сиянье честности. Превыше бурь

С мечами молний, выкованных местью,

Репья злорадства — этого бича

Для всходов благородного порыва.

Превыше всякой скверны, всех невзгод.

Мы все землей земными рождены

И говорить способны