Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола
Барнабаш, проснувшись, удивленно осматривается.
С добрым утречком.
Б а р н а б а ш. Д-д-д-д…
И е р о н и м. Изволите чего-нибудь пожелать?
Б а р н а б а ш. Н-н-н-н…
И е р о н и м. Простите, не понимаю.
Б а р н а б а ш. Н-н-н-н…
И е р о н и м. Нет?
Б а р н а б а ш. Д-д-д-д…
И е р о н и м. В таком случает не буду вам мешать. Ваш покорный слуга. (Отходит, останавливается возле радиоприемника.) Я включу вам радио. (Включает радио и уходит.)
Некоторое время не слышно ни звука. Барнабаш потягивается, прохаживается, рассматривает вещи. Вдруг из репродуктора доносится голос.
Г о л о с и з р е п р о д у к т о р а.
Стоять! Ни с места!
Мера грехов твоих исполнена!
Умрешь! Ты слышишь? Смерти жди!
Молись и трепещи, презренный. На колени!
Боишься? Трусишь? Ниц передо мной!
Проси и ползай — нет тебе спасенья!
Лишь смерть спасет тебя. Конец твой близок.
Напрасно слезы льешь, ломаешь руки.
Расплату за измену примешь ты!
Сочту я до пяти — и кончено.
Один! Скорее мысли к богу обрати!
Ха! Ха-ха-ха, как жалок ты сейчас!
Два! Три! Четыре! Твой последний вздох!
Барнабаш выполняет все, что приказывает ему голос из репродуктора, — останавливается, падает на колени, молится, ползает по земле и т. п. Когда, звучат слова «последний вздох», он издает вопль ужаса. На его крик появляется Иероним, затем — Петер, граф Альфред и поэт. Они находят Барнабаша на коленях посреди, сцены, взлохмаченного, обезумевшего от страха, с молитвенно воздетыми к небу руками.
П е т е р. Господи, что тут происходит?
Г о л о с и з р е п р о д у к т о р а. Пять!
Раздается выстрел. Барнабаш, как подкошенный, падает.
П е т е р. Иероним, выключи детскую передачу!
Иероним выключает радио.
Что с вами, дружище? Вам плохо? (Видит графа Альфреда, который неподвижно стоит позади, скрестив на груди руки.) Помогите же мне. Кажется, его хватил удар.
Г р а ф А л ь ф р е д.
Ужель король увидеть смерть боится?
Ведь вы, владыки, с нею вечно в дружбе.
Тем и велик и славен был король,
что ордена любимцам раздавал,
но милостью последней смерть была.
П е т е р. Вы с ума сошли!
Г р а ф А л ь ф р е д.
О, тот мудрец, кто изберет бедлам
своей обителью! Бывают времена,
когда лишь так покой и безопасность
мы можем обрести…
П е т е р. Послушайте! Что с ним делать? Разве вы не видите? Возможно, он уже испустил дух.
Г р а ф А л ь ф р е д.
Ах, дорогой король,
не беспокойтесь. Встань же, Барнабаш.
Барнабаш, дрожа, медленно поднимается.
Кто мертв, тот снова умереть не может,
а наш слуга уж триста лет как мертв.
П е т е р. Простите, что вы такое несете? Кто — мертв?
Г р а ф А л ь ф р е д (показывает на Барнабаша). Он.
П е т е р (сокрушенно). Иероним, коньяку!
П о э т (пьяный). Я пью ром, разрази меня гром!
Г р а ф А л ь ф р е д.
О мой король…
П е т е р (кричит). Отстаньте от меня с вашим королем, не то схлопочете!
А д е л а (входя, слышит слова Петера). Как ты выражаешься, Петер!
П е т е р. А ты послушай, что он несет, тогда поймешь, кто прав.
Г р а ф А л ь ф р е д.
Уж новый день настал, прекрасная принцесса.
Уж солнце поднялось. Так доброго вам дня.
А д е л а. Но, Петрик, он говорит вполне разумно!
Г р а ф А л ь ф р е д.
Ах, если б мир был полон дам прелестных
и Зевс однажды с неба соступил,
он всю бы власть свою одной вам отдал
и в ваши ручки молнии вложил.
А д е л а. Петрик, он говорит чудесно!
Г р а ф А л ь ф р е д.
Когда б господь мне выбор предложил —
ваш поцелуй иль вечное блаженство,
я выбрал бы кораллы ваших уст
и смело в преисподнюю сошел.
А д е л а. О, продолжайте, продолжайте!
П е т е р. Иероним, еще один коньяк!
П о э т. Поэту — ром!
Г р а ф А л ь ф р е д.
И если б он у солнца отнял свет,
у месяца, у звезд — и отдал мне,
я все равно бы нищим оставался,
когда бы не сиянье ваших глаз.
А д е л а. Ах, Петер, Петрик, видишь, какой он умный! Подойдите ближе, о мой поэт. Можете меня поцеловать.
П е т е р. Я вам не помешаю?
Г р а ф А л ь ф р е д.
О мой король, вы — властелин земли,
а я отныне звездами владею.
(Целует Аделу сначала в один, потом в другой глаз.)
П е т е р. Советую вам не говорить этого с такой уверенностью. Нынешние женщины за демократию и любят смену властей.
А д е л а. Стыдись, Петер! Пойдемте, мой милый.
Г р а ф А л ь ф р е д.
Бывают в жизни редкие мгновенья,
когда ты сердцу подчиниться должен.
Простите же меня, о мой король.
П е т е р. Идите уж, идите, да не забудьте прихватить и эту умирающую лебедь.
Г р а ф А л ь ф р е д.
Эй, Барнабаш! Граф Рихард ждет тебя.
Б а р н а б а ш. П-п-п-п…
Г р а ф А л ь ф р е д.
Я понял все. К чему так много слов?
Б а р н а б а ш уходит.
П е т е р. À propos[20], герцог или как вас там. Вы что, так и будете ходить в этом мундире?
Г р а ф А л ь ф р е д.
Ваше величество…
П е т е р (перебивает). Да кончайте уж с этим «величеством»!
Граф Альфред грациозно кланяется.
Ладно, пошли. Идемте, Альфред!
Г р а ф А л ь ф р е д.
О мой король!..
П е т е р. Вы опять?!
Г р а ф А л ь ф р е д.
Ваше величество…
П е т е р (сокрушенно махнув рукой). А, говорите что хотите. Зовите меня хоть казачьим атаманом. Мне теперь все равно. Пошли.
Все уходят.
Появляется директор К о р о л ь, уже переодетый.
К о р о л ь. Психи? Я бы ничуть не удивился. Но, должен признаться, это начинает меня забавлять. Весьма возможно, что мы недооцениваем сумасшедших. Почти все гости разошлись, а я только сейчас начинаю по-настоящему веселиться. Музыка, играй!
Входит И е р о н и м.
И е р о н и м. Пан генеральный директор! Пан генеральный директор!
К о р о л ь. Чего вам?
И е р о н и м. Пан генеральный директор, кто-то вырезал из большой картины, которая висит у нас в библиотеке,
