Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

В р а ч. Боже, ты дал мне глаза и руки, чтобы я видел и работал. Чтобы я жил. Как мне поступить? Как и все, я страдаю от жажды, и моя жажда вселилась в тысячи других людей. Отныне я не врач, а лишь тот, кто хочет помочь. Отчего, боже, ты подвергаешь нас опасности, преградив мертвецом путь к единственному источнику жизни? Я даже мысли не допускаю, будто ты хочешь, чтобы люди умирали от жажды, — жаждущий должен быть напоен. Отчего умертвил ты того, кто силой своего безверия хотел утолить свою жажду?.. Я в тебя верю… Или, может…

Е в а (тихо). Петр!

В р а ч (не слышит ее). Или, может, это знамение…

Е в а. Петр! Петршик!

В р а ч (растерянно). Кто здесь?

Е в а. Ты уже не видишь меня? Уже не узнаешь? Ту, которая любит тебя больше всех на свете. Я — твоя жена. Твоя возлюбленная. А ты меня даже не узнал.

В р а ч. Ты — моя жена?.. Ты пришла из такой дали, из такой дали, а здесь уже сумеречно. Тебе не страшно?

Е в а. Кто любит — боится лишь потерять сердце любимого.

В р а ч. Здесь лежит труп умершего от чумы.

Е в а. Здесь ты. Я вижу только тебя. О, ты меня не разлюбил? Я так давно тебя не видала! Целых три месяца. Я думала, ты меня избегаешь. Я искала тебя на улицах, в лазаретах и даже в окрестностях города, на поле сражения. Мне казалось, что твое сердце, которое я когда-то так крепко удерживала, теперь ускользает из моих рук, как вода из треснувшего кувшина.

В р а ч. Последние дни были страшным ударом, парализовавшим множество рук, силившихся что-то удержать. Мы потеряли самих себя. Несчастье растворило нас в толпах несчастных. Я не мог оставаться с тобой.

Е в а. Не мог? О, нет, ты должен был остаться! Если бы не война, не голод, не жажда с чумой — мы были бы вместе. Я бы лелеяла тебя в своих объятиях, любящим оком проникала бы в твою душу, угадывала бы и предугадывала все твои желания, утоляла бы их с любовью жены и догадливостью любовницы, так чтоб они никогда не простирались за пределы моих объятий. Я хочу, чтобы ты был моим… только моим, моим!

В р а ч. Между нами пролегла смерть. Война, голод, жажда и чума пролегли между нами. Раньше мы любили друг друга в розовой хижине за городом. Здесь надлежит любить иначе.

Е в а. Ты не любишь меня!

В р а ч. Люблю! И любил, потому и не приходил к тебе.

Е в а. Нет, ты не любишь меня! Почему не обнимаешь, не осыпаешь поцелуями, почему горячими пальцами не блуждаешь по моему телу, как делал всегда, когда возвращался издалека? Я захлебывалась от счастья на твоей груди.

В р а ч. Я люблю тебя.

Е в а. Ты произносишь это так сурово, точно укоряешь меня.

В р а ч. У меня суровая жизнь.

Е в а. Не говори так!.. Я пришла сообщить тебе о важном и прекрасном, что касается нас двоих. Чтобы полонить тебя этим и увести за собой.

В р а ч. Три месяца не прикасался я к тебе, но забыть не забыл, о нет. Твое тело стало в моих глазах иным. Пылающий огонь обернулся белой повязкой. Я видел столько мучений, что иной ты не могла мне видеться. Иначе стала бы для меня не силой, а слабостью.

Е в а. Боже, ты заговорил по-другому. Я не понимаю тебя. Ты даже не спрашиваешь… не хочешь узнать… (Плачет.)

В р а ч. Не плачь! Ты пришла в великую минуту. Я говорил с богом.

Е в а. С богом? Ах, нет! С трупом! С чумой! С дьяволом, который начал войну, отнял мужей у жен и посеял смерть. И тебя он отнял у меня, сделал другим, погубил. Вельзевул, богохульствовавший и плевавший на могилу Христа.

В р а ч. Ева!

Е в а. Если смерть — удел человека, могила принадлежит богу. Лишь тот, кто верит, может прикоснуться к ней. Этот сдох… И поделом ему… собаке собачья смерть! Как я ненавижу его! Он все у меня отнял! (Пинает труп.)

В р а ч (шепчет, как бы про себя). Лишь тот, кто верит, может прикоснуться к ней. Я верю!

Е в а. И любишь! Ты должен любить! Петр, Петршик, я на коленях перед тобой и хочу быть целым миром, в котором ты обитаешь. Хочу быть всем, что ни есть ты. Хочу быть тобой самим. Петр, во мне наше дитя!

В р а ч (радостно). Боже мой… (сникнув) за что ты отвернулся от меня?

Е в а. Тебя это не радует? Ты не ликуешь? Не целуешь меня? (Сжимает его в объятиях.)

Врач молчит.

Мы так долго ждали его, надеялись. Позавчера он дал о себе знать, постучался в мое сердце. Вчера он вошел в него, сегодня ночью заговорил. Петр!

В р а ч. Как ты невероятно добра, женщина! Почему ты пришла сообщить мне об этом сейчас, когда все взывают ко мне и я должен идти?

Е в а. Нет, ты не уйдешь! Ты останешься со мной! Ты не смеешь уйти! Иначе ребенок погибнет… и наша любовь умрет… мы станем живыми покойниками. Нет… нет… Я не выпущу тебя из объятий, прижму как большой букет! (Страстно обнимает его.) О, священная минута! Я тебя вижу, слышу, чувствую, осязаю. Нам может привидеться то, что мы хотим увидеть, послышаться то, что мы хотим услышать. Можно ощущать то, что мечтаешь ощутить, но нельзя осязать то, чего нет. Ты — есть! И ты мой!

Вот мои губы и груди, обними меня за талию, чтобы обнять и наше дитя! Бери меня, целуй! Я жажду, жажду! Я — та единственная жажда, которую ты должен утолить.

Снаружи доносятся голоса, это — крестный ход.

Г о л о с.

Росы пролейте дождем, небеса,

Животворной воды ниспошли нам, господи!

Мы страждем

И умираем от жажды…

Крестный ход удаляется.

В р а ч. Слышишь? Слышишь?.. Голоса. А я — эхо, которое должно следовать за ними.

Е в а. Но ведь они тебя не зовут. Это — крестный ход, чтобы отвратить чуму.

В р а ч. Они меня зовут. Я слышу…

А у тебя ребенок. Маленький родничок в глубине тела. Капелька, которая хочет жить. Ты меня любишь, проникаешь в мое сердце. А они зовут. И я должен.

Е в а. Что́ ты должен?

В р а ч. Женщина, взгляни на меня, загляни поглубже в мою душу! Как я чудовищно одинок! И как я боюсь обессилеть! Чем больше со мной преданных мне людей, тем более я одинок и тем мне страшнее. Потому что я должен с ними расстаться. Отчего приходишь ты, сестра, в другом обличье? Ты