Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген
Но тут началась война. Зачем предстали мне тысячи ран на завшивленных носилках? Зачем у меня на глазах несчастные калеки днем и ночью кричали о своих страданиях? Чтобы убедить меня в существовании многого помимо твоих глаз, в которых никто и никогда не мог умереть с распоротым животом или от сифилиса?
Новый мир открылся мне, и я его познал. Мир вне тебя. Вне нас. Мир сам по себе. Мир ужасный.
Но мы должны совладать и с ним. Вот этими руками должен я завоевать его. Потому что я безумно люблю. Потому что безумно хочу жить. Потому что ко мне взывают.
Любовь двоих прекрасна, как цветок за оконным стеклом. У нее есть свои радости и горести. Но глас всеобщих бед, глас бури! Ты слышала, как этот вихрь разбил окно, выбил стекла?
Любовь не может уподобиться цветку в четырех стенах. Она жаждет выйти в бескрайний мир. Любовь — дерево на горе, дерево, растущее ввысь.
О женщина, приди и помоги мне завоевать для любви почетное место в этом мире! Не ты, а я молю тебя о любви. О любви новой, о любви бесстрашной. О любви, которая и страсть и упование. О любви, которая не довольствуется мною таким, каков я есть, а требует меня всего без остатка, со всеми моими корнями и ветвями, и, быть может, в первую очередь с теми из них, что наперекор стихиям растут на самом верху кроны.
Я затерялся в толпе. Свершение да поможет мне обрести самого себя.
Я вскрою гробницу! Высвобожу источник!
Пусть приникнут к нему жаждущие!
Е в а. Господи! Да ведь ты идешь против бога! Бог — ужасен. Бог тебя убьет.
В р а ч. Я иду вместе с богом против его запрета.
Е в а (срывает с себя одежду). Петр, ты не смеешь этого делать, не смеешь! В твоих глазах — неутолимая жажда. Взгляни на мои груди. Даже в дни величайших испытаний они сохранили для тебя свою упругость и полноту. Это чудо моей любви. О, прикоснись к ним своими чудотворными руками, как Моисей к скале{20}, чтоб исторгнуть из них молоко благодатной жизни!
В р а ч. Свою жажду, Ева, мы с тобой утолим. Но страдаю от жажды я не один. Бог жаждет во мне.
Е в а. Бог получит свое. Не подходи к гробнице! Она мертва. Она не даст воды. Я — колыбель. Дотронься до меня, поцелуй, сожми в объятьях! Ты меня любишь? Люби меня!
Врач сопротивляется.
Война окончилась. Давай уедем. Далеко-далеко… В иные края. Туда, где растут деревья, цветы и поют птицы… Построим для себя укромный дом. Там я подарю тебе ребенка. Я буду тебя любить и угождать тебе, как весенний день. Ты будешь петь, играть с ребенком, работать в саду и растить счастье.
В р а ч. Чумные и жаждущие придут за мной.
Е в а. Нет, они не придут. Мы уедем далеко, на край света, и больше сюда не вернемся. Все беды оставим здесь. Что нам за дело до других?! Они были нечестивы, и бог по справедливости покарал их. Мы же ничем не согрешили и не согрешим. Разве этого мало… самим быть хорошими?
В р а ч. Если бы ты была мужчиной, женщина, то поняла бы: этого мало.
Е в а. Ты меня убиваешь!
В р а ч. Не убиваю, а возвращаю к жизни. Долг мужчины — подвести итог своей жизни, которая есть труд. Труд — священное преображение. Кто праведно живет — тот вкладывает в работу самого себя. Рабочий берет глину и сотворяет из нее кирпич, каменщик берет кирпич и сотворяет из него дом. А мне суждено гробницу претворить в источник.
Е в а. А как же любовь?
В р а ч. Это и есть любовь, вышедшая из цитадели сердца. Я отрекся от любви, замурованной в этой цитадели. Все великое видимо, как солнце, как бог. Труд — это любовь, которую можно видеть и осязать.
Е в а. Я не понимаю тебя, Петр. Чего ты хочешь от меня? Я могу лишь любить и беречь тебя.
В р а ч. Ребенок родится и поймет. Я иду.
Е в а. Заклинаю тебя — ради нашей любви!
В р а ч. Я иду.
Е в а. Ради нашего ребенка!
В р а ч. Во имя нас и детей! (Оттолкнув ее, направляется к гробнице.)
Е в а (опережает его). Нет! Ты не пойдешь! Ты погибнешь! Я люблю тебя. Гробницу вскрою я! Ты должен жить. Наша любовь не должна погибнуть. (Вскакивает на цоколь гробницы, нечеловеческим усилием сдвигает надгробную плиту, та с грохотом падает и придавливает ее.)
В р а ч. Ева!
Е в а (корчится под плитой). У меня разрывается сердце!
Крестный ход, обойдя вокруг храма, возвращается.
Г о л о с.
Росы пролейте дождем, небеса.
Животворной воды ниспошли нам, господи!
Мы страждем
И умираем от жажды…
Г о л о с а.
Мы страждем
И умираем от жажды…
Крестный ход удаляется.
В р а ч (высвобождает Еву из-под плиты). Ева, Евочка! Открой глаза! Тебе больно? Нет, ведь правда, не больно? Ну, не беда, не беда. Соскользнула плита. Скажи же что-нибудь! Крови ни капельки, но ты будто вся в крови. О ужас! Ну скажи же хоть слово, Евочка! Где у тебя болит?
Е в а. Ребенок убит. (Еле слышно.) Он мертв, мертв! Он уже не шевелит ручонками. Я чувствую, как он холодеет. Как истекает кровью. (Выкрикивает безумно.) Эй, эй, почему вы кричите, мамочка? Почему ты горишь, лампадка? Ты не лампадка, ты — кровавая рана, зияющая между нами и богом.
В р а ч (в ужасе). Ева!
Е в а. Прочь! Не прикасайся ко мне, сатана!
Видишь бога? Он приближается. Слава богу, господи боже!.. (Смеется.)
(Яростно.) Ты, собака! Ты убил его камнем. Бог убил ребенка камнем. Когда я была маленькой, мальчишки попали в меня камешком. Кровь под косичкой стекала алой струйкой. Нет, даже не струйкой, а тоненькой алой ниточкой. А ты в меня — такой глыбой! Огромным, страшным, тяжелым камнем. О ужас! Спасите меня! Это не камень, это небо! (Врачу.) Не прикасайся ко мне. Ступай! Трудись. Ты человек дела. Преобразуешь все, что попадается тебе под руку. Ты взял женщину — и сделал из нее гробницу. Я — дело твоих рук. Я — гробница, где покоится мертвый младенец. Сделай из меня снова женщину! Ты не умеешь. О, ты — изверг! (Бьется головой об пол.)
В р а ч. Ева, опомнись!
