Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген
В и л л и (изумленно). Или?
С л а в к а (хватает со стола книгу). Или я запущу вам в голову этой книгой.
Р о ш к о т (входит, все еще во власти воспоминаний, и не сразу замечает остроту ситуации; его взволнованность обрела более грустный оттенок). Дети, милые дети, все же нам не дано безнаказанно вступать в места нашей молодости! Сразу ощущаешь все мозоли! Все ревматические суставы отзываются болью. Осенний ветер проносится по лысой прогалине, где некогда была буйная шевелюра. Нет, нет, дети, такие экскурсы не проходят безнаказанно… (Натянуто смеется; потом с изумлением смотрит на обоих.) В чем дело? Почему у вас такой вид? Вам-то старые мозоли не напоминают о себе…
С л а в к а (делает резкое движение в сторону Вилли). Вы сами… воспитывали этого молодого человека?
Р о ш к о т (еще удивленнее смотрит то на сына, то на Славку). Ха-ха-ха!
С л а в к а. Я серьезно спрашиваю.
Р о ш к о т. Ха-ха-ха!
В и л л и (встает, в нем все кипит; презрительно). Позволь, отец, ответить мне…
Р о ш к о т. Тсс! Тсс!.. (Смеется.) Хотя я ни бельмеса не понимаю, но дочери старинного приятеля отвечу даже… на нескромные вопросы… (Опять короткий смешок.) Сам ли я воспитывал этого верзилу? Нет, нет, не могу, к сожалению, похвастать. Много было разных воспитателей… и у каждого свой метод. Сперва — покойная мать. Парень, когда родился, весил восемь фунтов. Не знаю, что тут такого. Но она тысячу раз на дню рассказывала каждому встречному и поперечному об этом, и ее восторгов хватило на весь год, пока она оставалась с нами. После нее появилась какая-то тетя. Некогда она провела два года в Опатии{46} и пережила там два романтических увлечения. Подозреваю, что десятилетний мальчуган был посвящен во все подробности. Она была большой энтузиасткой цирка. По ее адресу мальчик, вероятно, отпустил первую свою остроту. Он прозвал ее — «наш цирк Сарразани»{47}… Итак, покойница мать, тетка. Кроме того, разумеется, служанки. Потом, пражская улица. Далее… великолепно натренированная команда спортивного клуба «Чехия», где он отлично играл левого крайнего… фактор куда более значительный, чем влияние семи классов реальной гимназии, которую он иногда посещал. И, наконец, — война. Восемнадцатилетний парень идет в окопы… (Обращаясь к Вилли.) Может, я что-нибудь пропустил, Вилли?
В и л л и. Кое-что. Прежде всего — «Собаку Баскервилей»{48}. Я прочитал ее шесть раз. Самая увлекательная книга на свете!
Рошкот, указывая в его сторону пальцем, смеется.
С л а в к а (которая во время рассказа Рошкота отказалась от своей холодной, неприязненной мины и, улыбаясь, переводила взгляд поочередно то на отца, то на сына, насмешливо восклицает). «Собака Баскервилей», о-о!
В и л л и (взяв со стола книгу, листает ее, презрительно скривив уголки рта). Барышня, разумеется, читает…
С л а в к а. Оставьте мою книгу в покое. Этим фолиантом я и собиралась запустить вам в голову…
Р о ш к о т. Ха-ха-ха, значит, у вас вышел литературный конфликт?
Славка молча меряет взглядом Вилли, словно говоря: «А теперь выкладывай все начистоту, голубчик!»
В и л л и (в смущении). То есть… (Мельком исподлобья бросает взгляд на Славку; внезапно.) Прошу меня извинить…
Р о ш к о т (победоносно). Слышите, слышите этого молодчика? Оболочка у него малость с гнильцой, но сердцевина еще не затронута. Сохранилась! Целый ворох добродетелей… В трудную минуту не подведет… (Смеется.) А теперь живо, дети, миритесь, живо! Ваши отцы поступали именно так.
С л а в к а (смеется). Мы уже…
В и л л и (бросает взгляд на окно; оправдывающимся тоном). Если бы не труба… то все остальное… (Умолкает в замешательстве.)
Славка смеется.
Р о ш к о т. Что еще за труба? И вообще, дети… (смотрит на часы) все это слишком затянулось. Я, правда, чрезвычайно рад, милая барышня, знакомству с вами, но этого, увы, мало. Мне до зарезу нужен мой старый товарищ Гонзик Глубина. Подайте мне его сей секунд… или хотя бы наведите на его след… не то…
С л а в к а. Он в магазине.
Р о ш к о т (видимо, не расслышав). Простите?..
С л а в к а. Он в магазине. Канцелярские товары, картины, краски и кисти, открытки…
Р о ш к о т (недоверчиво глядит на нее; с плохо скрываемым удивлением). А-а-а… правда, правда, я что-то слышал…
С л а в к а (язвительно). Вряд ли вы что-то об этом слышали…
Р о ш к о т. Слышал, слышал. Хотя… трудно было поверить. Гордость нашего класса…
С л а в к а. Орлиные крылья, как говорит мама…
Р о ш к о т. Хорошо сказано, ей-богу, мне тоже чудилось, будто у него орлиные крылья…
С л а в к а (прерывает его, колко). А вам не кажется, что эта встреча… довольно-таки сомнительная затея? Орлы слетаются… в клетки для откорма каплунов и прекрасно в них умещаются, ни одного перышка не торчит наружу!.. Надеюсь, отсюда вы отправитесь прямо на вокзал. И уедете первым же поездом, даже не оглядываясь. Это самое благое, что вы можете сделать.
В и л л и. Право, отец, тебе стоило бы воспользоваться этим советом. Здесь ты утратил свой юмор. Завтра ты будешь желтый. А высунув язык, обнаружишь на нем признаки по крайней мере семи болезней…
Славка смеется.
Р о ш к о т. Цыц, молокосос! (Славке.) Послушайте, умница-разумница, сколько вам, собственно, лет?
С л а в к а (весело). Какое это имеет значение? Двадцать семь.
В и л л и (как-то слишком поспешно). Сейчас вы сказали неправду…
С л а в к а. Поосторожней, вторично я с вами мириться не стану… (Шутливо.) Клянусь собакой Баскервилей — двадцать семь!
Р о ш к о т (качает головой). Двадцать семь.
С л а в к а. И ни чуточки не меньше. Это вам что-нибудь говорит?
Р о ш к о т. Если бы ваш клювик прощебетал что-нибудь еще… Послушайте, вы сказали вроде бы, что имя Рошкот произносилось в этом доме не без уважения… так вот, ради этого уважения…
С л а в к а. Да, это имя здесь звучало. Звучало как… зов оттуда, снизу, с реки. Река была от него неотделима, не знаю почему. Особенно когда над ней светил месяц…
Р о ш к о т (удивлен, растроган, смотрит в окно). Черт возьми, какое совпадение…
С л а в к а. Представьте себе, я знаю также, что тогда, после выпускных экзаменов, уже совсем под утро, два молодых человека поднялись наверх, на Шибеняк{49}… и дали там торжественную клятву…
Р о ш к о т (привскакивает). Да, да-а-а… обратившись лицом к багряному месяцу!
С л а в к а (взглянув на стенные часы; сухо). Одиннадцать. Поезд на Прагу отходит в пять минут первого.
Р о ш к о т. Благодарю вас, барышня, я воспользуюсь им послезавтра.
В и л л и (украдкой бросив в сторону Славки многозначительный взгляд). В самом деле, отец, у тебя уже нездоровый цвет лица…
Р о ш к о т. А тебя, невоспитанный мальчишка, я выпорю еще сегодня, несмотря на твою фронтовую медаль… (Смеясь, Славке.) Узнаю ли я наконец, милая барышня…
С л а в к а. Я сделаю все, решительно все, чтобы обратить вас в бегство.
Р о ш к о т. Ого!
С л а в к а. Итак, вернемся к торжественной клятве на горе Шибеняк. На клятве вскоре был поставлен крест. Бесповоротно! Орла вы и клещами не отодрали бы от земли. Он прилип, как муха к клейкой бумаге. Сначала
