Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина
Теперь я снова снимаю и записываю истории, а Лиза с Марианной принимают пациентов.
Одно из последних моих воскресений в гватемальской клинике.
Пошли с девочками в гости к донне Глории, нашей соседке и большому другу волонтёров – вечно она всех нас подкармливает чем-нибудь: то кастрюльку спросит – атоля в неё плеснёт (такой киселеобразной массы из риса, воды, молока и сахара), то вечером сынишку пошлёт – он узелок тортилий кукурузных в окошко кухни сунет.
Вот и сегодня не просто так позвала, а печь и кушать доблаты.
Доблаты – это такие пирожки традиционные гватемальские. Тесто для них (из чёрной кукурузной муки, воды и соли) за сутки до выпечки делается, не быстро. Кукурузная мука не такая клейкая, как пшеничная, – ей время нужно. Время долгое и вымешивание частое – каждые два-три часа всю массу нужно тщательно проминать руками.
Оттого-то у донны Глории руки очень болят, она почти каждый день с тестом работает, чтобы напечь тортильи и доблаты для продажи, да сынишек прокормить. Вот и ходит она к нам в клинику – то за таблетками от давления, то за кремом от боли в руках.
Хохочем: не получается у каждой из нас с первого раза слепить аккуратный пирожок – крошится тесто, непривычное. В серединку кладём тёртую морковку, сырую. В глубине души мы рассчитывали на сыр, ну, или на картошечку хотя бы – очень уж соскучились по вкусной еде. Но – что есть.
Сыр в Гватемале невиданно дорогой – мы себе в клинику изредка чуть-чуть купить можем, а местные и вовсе почти никогда его не едят. Картошка тоже недешёвая, да ещё и портится со страшной скоростью вне холодильника – через пару-тройку дней уже гнилостные ямки с мошками заводятся. Морковка тут самая недорогая из овощей и хранится как-то подольше, дней пять-шесть хотя бы. Пусть и мягчеет от жары, но всё же не загнивает, и на том спасибо.
Навострились быстро. Из чёрного теста лепим лепёшечки, в серединку каждой кладём ложку моркови, защипываем – и на сковороду, в масло. Не отходим от огня, стоим, ждём – что спечётся из наших творений.
Под масляный треск расспрашиваем старенькую маму донны Глории о самочувствии. Ей на днях у нас операцию сделали, огромную липому из плеча вытащили… Резали под местной анестезией, бабушка морщилась, но стерпела всё. Теперь уже бодро себя чувствует и рукой и плечом шевелит без боли, как новенькими.
Узнаём от Глории, что основной цвет национального женского гватемальского костюма в каждом департаменте страны разный. Вот, в нашем Тотоникапане, например, красный. Не знает она – почему так. И мы не знаем. Может, с цветков граната на горных склонах, а может, с потоков лавы вулканической в ночи списали его здешние майя… Не знаем. Но цветёт-горит алое: и на поясе Глории зигзагами, и на юбке ромбиками, и на блузе перьями птичьими.
Возвращаемся в клинику с узелком, в который запрятана тарелочка с нашим сегодняшним ужином – морковными доблатами и плошкой пряного перечного соуса. Пахнет печёной морковью на всю улицу и дальше – за горы. Для меня многие слова – пахнут. Так вот бедность – она морковью пахнет, единственным доступным ей лакомством. Теперь знаю это. Запомню надолго, кажется.
Сеньору Фелису я спросила о счастье.
Из-за имени, во-первых, конечно. Фелиса означает “счастливая”.
Из-за нежности, во-вторых. Нежность какая-то считывалась и в дымно-сиреневой блузе её, и в том, как за плечо она своей морщинистой рукой меня трогала. На прощанье. Не может несчастный человек быть нежным, не сумеет.
– Когда вы в последний раз были счастливы?
– А вот не очень давно. В том месяце пришла в клинику, а мне капельницу поставили. Так я больше часа спала на хорошей кровати, и никто меня не трогал. Я такая счастливая была, даже смеялась всю дорогу потом. Не знаете, сегодня капельницу будут делать?
– Не знаю, это как врач скажет.
Дочь сеньоры Фелисы сидит рядом, слушает. Удивлённо моргает глазами, уточняет за меня:
– А дома ты не была счастлива, ни одного разу, что ли?
Фелиса прикрывает глаза, улыбается, трогает дочь за руку. Помолчав, говорит:
– И дома была, да. Вот, лет десять назад я проснулась утром, а ты уже не спишь и тортильи приготовила. Вот тогда я была очень счастлива.
Сидят обе, улыбаются.
Мне чувствуется, что вот сейчас тоже что-то хорошее происходит. Но они не говорят о нём, не называют, молча сидят.
И я молчу, спугнуть опасаюсь.
Анхела пришла на приём под вечер.
Пропустила вперёд пришедшую после неё женщину, взяла себе самый последний из сегодняшних номерок, чтобы после всех зайти. Бабушки на скамейке обсуждали, у кого из них дольше диабет и как они о нём узнали. Спорили, что лучше помогает – инсулин или таблетки, каждая хвасталась своим способом лечения как лучшим. Анхела молча смотрела в землю и не участвовала в этом соревновании.
Наконец, подошла её очередь. Взвешивание, измерение давления, обычные действия и обычные вопросы – всё по стандарту.
– Какие у вас жалобы, с чем пришли?
– До́ктора, мне кажется, я беременна…
– Вы хотите точно знать и пришли проверить тестом, да?
– Я хочу узнать, что я не беременна, вот что я хочу.
– Хорошо, давайте тест сделаем.
Врач отправляет пациентку в туалет со специальным стаканчиком для анализов, объясняет, что нужно сделать, готовит тест-полоску. Ждём результат.
Анхела смотрит в стену, крутит в пальцах края расшитого пояса.
– Тест положительный, вы беременны…
Анхела начинает часто моргать ресницами, пытается держать взгляд на лице врача, плачет.
– До́ктора, пожалуйста, дайте мне таблетку какую-то или вытащите его из меня!
– Вы же знаете, мы не можем, никак не можем этого сделать…
Рыдает. Врач и медсестра пытаются успокоить, объясняют, что нужно делать, чтобы беременность и роды прошли хорошо. Рассказывают, когда нужно прийти в следующий раз за консультацией.
Рыдать перестаёт. Кивает трясущейся головой. Уходит в сумерки.
Через несколько дней снова приходит в клинику. Приходит, скорчившись от боли в животе, но весёлая, даже радостная.
– До́ктора, из меня кровь идёт! Так сильно, что заткнуть ничем не могу, всё пропитывается. Можно что-то сделать с этим?
– Конечно, скорее заходите! Что случилось с вами?
– А я тут к одной сеньоре сходила… Она мне разного дала: и таблеток, и трав, и постучала по мне. Вот ребёнок и растворился, я больше не беременна. Только кровь льётся сильно.
Девочки молча несут из аптеки кровоостанавливающие препараты, средства для обработки, перевязочные материалы.
Пытаются сделать то, что им можно и доступно в этой горной гватемальской деревне. Пытаются помочь.
У нас сломался водопровод. То есть сломался он не совсем у нас. Рабочие, которые чинят дорогу в двух километрах от клиники, пригнали из города трактор, для скорости. Ковшом этого трактора при раскопках случайно повредили трубу, ту самую, по которой вода шла к нам в клинику, в школу, в алькальдию и ещё в несколько соседних домов.
Сначала мы включили режим экономии – не стирать вещи, готовить в одной и той же посуде повторно, не мыть ничего, кроме рук, и то исключительно перед медицинскими процедурами или едой, не пить больше одной чашки на приём пищи.
Вода всё равно заканчивалась стремительно.
Сходили в алькальдию узнать, когда же восстановят трубу.
Нам ответили, что починят на днях.
Дни без воды шли, четвёртый, шестой, восьмой, десятый… Мы расставляли вокруг клиники вёдра, бочки и канистры на ночь – набирали питьевую воду. Она набиралась понемногу, мутная, склизкая. Кипятили её и с прикрытыми глазами мыли: овощи, посуду, себя. Пригодились мне навыки жизни, приобретённые в российской деревне, когда в тазике сначала моешь чайные чашки, потом тарелки, а напоследок уже самое грязное – кастрюли, сковороды. Марианна моргала глазами, глядя на этот метод, но не жаловалась и мыла так же. К концу второй недели у всех нас закончилось чистое бельё, и пришлось шокировать Марианну новым для неё способом стирки – вручную, в ведре из-под строительной краски.
На выходных Лиза не выдержала, предложила дойти пешком до домов, которые ниже разлома трубы находятся, узнать, есть ли у них вода, и напроситься помыться. В одном из домов, примерно в трёх километрах от клиники, вода нашлась. Нам
