Лахайнский полдень - Алексей Анисимов

В ней рассказывалось о мастере, который за один день сковал два меча: утром – катану, вечером – вакидзаси. Длинный меч достался старшему сыну. Он был прямым, холодным и уравновешенным, словно сама сталь знала меру. Катану носили открыто и обнажали при свете дня, когда требовалось показать силу.

Короткий клинок достался младшему. Его держали скрытно и вынимали только ночью. Никто за пределами семьи и не знал, что у младшего сына есть вакидзаси.

Однажды, возвращаясь поздно по пустынной дороге, братья столкнулись с тремя разбойниками. Старший, не колеблясь, обнажил длинный клинок и смело бросился вперед. Двое бандитов пали от быстрых ударов, но третий, державшийся поодаль, успел натянуть лук. Стрела свистнула в темноте и вонзилась в ногу смельчака, сбив его с ног.

Разбойник подошел, ухмыляясь, и уже замахнулся ножом, добить раненого. В тот же миг его тело дернулось – из груди торчал короткий клинок. Это был вакидзаси, до сих пор невидимый. Младший брат, на которого нападавшие даже не взглянули, считая безоружным, тихо обошел их сбоку, ступая так, чтобы не хрустнула ни одна ветка. Подойдя вплотную сзади, он и вонзил клинок сбоку в противника. Разбойник издал хрип и, выронив оружие, рухнул замертво.

Братья вернулись домой и рассказали о том, что с ними случилось, отцу. Тот выслушал их и произнес:

– Катана – это честь. Вакидзаси – выбор. Один хорош днем, другой – когда садится солнце. – Он на мгновение замолчал и добавил: – Но вместе они – непобедимая сила. Главное – не спутать, кто из них ведет.

Асахи убрал руку от рукояти ножа. Слова старого мастера из притчи звенели в голове. Он не был уверен, кто же вёл сейчас.

Глава 7

В назначенный час в «Аомацу суси» стали прибывать гости, чьи имена иногда мелькали в деловых хрониках и политических сводках. Дорогие костюмы, безукоризненные поклоны, точные, экономные движения – всё говорило о людях, привыкших к протоколу и вниманию к деталям.

Хиротоши держал в памяти секретный список, составленный Асахи, и встречал каждого гостя уважительным поклоном. Без лишних слов он провожал всех к строго отведенным местам за стойкой, как распорядитель на закрытом приеме, где порядок рассадки – часть замысла.

Закуски для начала вечера подготовил Рэн – признанный шеф, чье имя нередко появлялось в гастрономических обзорах. Подача шла размеренно: четкий ритм, бесшумная работа, блюда ложились на строго отмеренное место перед каждым гостем. Рэн иногда сам появлялся за стойкой и контролировал происходящее взглядом. Специально приглашенные опытные бармены работали быстро, но без демонстративных трюков – лишь чистая, отточенная техника. Бокалы наполнялись точно в момент, когда в этом появлялась необходимость, не прерывая хода разговоров.

Когда последнее из шестнадцати кресел было занято и в зале установилась ровная, собранная атмосфера, в которой слова звучали вполголоса, Хиротоши незаметно отступил за шторку и направился на кухню.

– Все в сборе, хозяин! – с волнением прошептал он Асахи, занятому последними приготовлениями к разделке рыбы в зале.

– И английский самурай доехал? – не отрываясь, спокойно спросил Асахи.

– Одним из первых пришел. Ты в курсе, он же бывший… – заговорщицким голосом заговорил взволнованный метрдотель.

– Естественно, – коротко оборвал его Асахи, разглядывая в свете лампы острое лезвие меча, которым он собирался работать в зале перед гостями. – Я же лично и доставил каждому из них приглашение. Такая у меня роль.

– Ты правильно решил усадить его с нынешним…

На этот раз Хиротоши сам вовремя осекся и, словно вспомнив о чьих-то любопытных ушах, нервно огляделся. Но персоналу было явно не до подслушивания. Кухня гудела, как утренний Цукидзи: пароварки выпускали густые клубы пара, на сковородах шипело масло, ножи ритмично стучали по разделочным доскам. Десятки рук нарезали, взвешивали, сортировали лучшие куски рыбы и морепродуктов. Над какофонией звуков, запахов и движений, словно дирижер оркестра, царил Рэн.

– А с другой стороны от английского самурая, ну, из Оксфорда который, – продолжил шепотом Хиротоши, – я посадил того финансового воротилу, как ты и указал.

– Правильно, – одобрительно кивнул Асахи.

Хиротоши на секунду замялся, потом добавил, словно размышляя вслух:

– Никогда бы не подумал, что при таком уровне гостей – никакой охраны. Ни теней по углам, ни людей, следящих за каждым движением. Ни намека.

Асахи медленно отвел глаза от сверкающего лезвия.

– Хозяин «Аомацу» отвечает за своих гостей. И за всё, что происходит в заведении во время схода.

Хиротоши слегка усмехнулся, но словно принял приказ и без лишних слов переместился к входу, заняв там свое место, как на дежурстве. Отсюда он мог одним взглядом охватить весь зал и контролировать каждое движение снаружи дверей.

Он еще раз сверился с книгой регистрации мест, пробежался пальцем по строчкам и бросил взгляд на часы. Последний гость, которого так и не удалось предупредить об отмене брони, уже безнадежно опаздывал. Еще несколько минут – и даже простые извинения утратят смысл.

– Сэкономим ложки, – довольно пробубнил Хиротоши под нос, с тихим щелчком захлопывая тяжелую книгу резервов, будто окончательно запирая перед опоздавшим дверь в этот вечер.

Час спустя в «Аомацу» царила собранная, но уже гораздо теплее окрашенная обстановка. Легкий джаз мягко наполнял пространство, приглушая голоса и создавая ощущение уединенности. Гости вели неспешные разговоры, чуть наклоняясь друг к другу; иногда слышались короткие фразы, за которыми следовала пауза – знак, что собеседники обдумывают сказанное.

Асахи работал за барной стойкой с той выверенной сосредоточенностью, что делает каждое движение частью ритуала. Лезвие в руках мерцало в свете подвесных ламп, и каждый взмах казался продолжением предыдущего, точно вымеренным и отточенным. Помощники без слов подхватывали нарезанные им куски и укладывали на подогретый рис. Так рождались фирменные «самурайские» нигири-суси, нарочито простые на вид, но со вкусом, от которого гости делали едва заметный кивок в сторону хозяина.

Асахи чувствовал особое удовлетворение: всё происходило в заданном им ритме, блюда выходили точно в момент, когда их ожидали. Он понимал: с другой стороны стойки сейчас собрались те, чье слово становилось законом, а жест менял чужие судьбы. И пришли они не только за вкусом. Здесь он воссоздал пространство, где непростые просьбы начинались с кусочка маринованного дайкона, а важные решения принимались за ломтиком свежего тунца.

Вдруг за входными дверями раздался глухой шум, словно кто-то задел стойку или опрокинул что-то тяжелое. Звуки быстро переросли в грубую возню. В следующий миг двери распахнулись с такой силой, что тканевые шторки взлетели и ударились о стену.

На пороге стоял высокий мужчина с черными, зализанными назад волосами.