Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт
В это время он начал создавать собственное писание. «Вот слово Джошуа, который должен был стать Овном, но был эвакуирован с поприща Жертвы. Я держал в руках тяжкую сферу Тьмы, и глаза мои видели клинок Света, которому суждено рассечь ее». Голоса говорили с ним, а рука прыгала над линованной тетрадью. Не пиши, не сейчас, это опасно, воздержись. Время еще не пришло. Письмо не умиротворяло.
В поисках знамения он проштудировал всю ветхозаветную книгу о своем тезке Иисусе Навине[33]. Почему ему дали именно это имя? Выбрал его отец. Для конфирмации нужно было знать, как его нарекли при крещении. Но своих крестных, если они были, он не знал. Денису Литтлу он признался, что его родители умерли. Научился пресекать любые расспросы о них. И каждый раз, когда он отмахивался от этих вопросов, какая-то частичка его сущности онемевала и усыхала.
Иисус Навин же был суровым судиею. Он спросил у человека с обнаженным мечом в руке: наш ли ты или из неприятелей наших? То был вождь воинства Господня. Ангел то есть, решил Джош Агниц. Под водительством Бога Иисус Навин разил и истреблял, побивал камнями и жег огнем, обрезал и сделал целый холм из крайней плоти. Иисус Навин спокойно обратился к Ахану, сыну Хармия, спросив, взял ли он из заклятого. И тот признался, что взял прекрасную вавилонскую одежду и двести сиклей серебра и слиток золота весом в пятьдесят сиклей и спрятал их под шатром своим. Тогда Иисус Навин и все израильтяне побили Ахана и его семью камнями, «и сожгли их огнем, и наметали на них камни».
Иисус Навин вообще к камням относился по-особому. Он вешал царей и замуровывал их в пещерах, закрывая входы каменными глыбами. Он сделал жертвенник из цельных камней, «на которые никто не поднимал железа», и совершал на нем жертвы и всесожжения Господу. На камнях он приказал высечь Закон Моисея. Он обрушил каменные стены города Иерихона звуками труб-рогов. Он остановил солнце и луну, и народ его мстил врагам и истреблял их. Сам Господь помогал Иисусу Навину в его жестоких деяниях: «бросал на них с небес большие камни до самого Азека, и они умирали; больше было тех, которые умерли от камней града, нежели тех, которых умертвили сыны Израилевы мечом».
И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим…
И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь слушал бы гласа человеческого. Ибо Господь сражался за Израиля.
Но в Книге Иисуса Навина не было ни слова о том, что же такого натворили его враги, за что были истреблены. Враги – и всё.
И Иисус Навин нес свое имя как тяжкий камень. Лишь раз проявил он милосердие, дав скрыться в убежищах тем, кто убил непреднамеренно, «чтобы мог убегать туда убийца, убивший человека по ошибке, без умысла; пусть города сии будут у вас убежищем от мстящего за кровь».
Мстящий за кровь подстерегал его в темноте. Он забрал отца, он и был отцом, который оказался орудием в руках мстящего за кровь, ибо он слышал тот же голос, что ликовал при беспощадном побивании камнями и сожжении. Убежище – только для тех, кто действовал по ошибке. А он и сам был в крови. Особенно тяжкими днями он чувствовал ее запах: ссохшейся в складках одежды, коркой застрявшей в волосах, темнеющей под ногтями.
Чтение Библии, считал Денис Литтл, для растущих мальчиков душеполезно и утешительно. Ведь во всем скрыт божественный замысел, а добро восторжествует, добро проложит путь сквозь тьму истории. Господь сейчас с нашими храбрыми летчиками и моряками, с Красной армией, проносящейся по Восточной Европе. Грядет справедливый мир, и Господь не допустит, чтобы Его народ проиграл. Кровожадные нацисты терпят крах.
Иисус Навин побил бы их камнями. А потом сжег.
Великодушие – это раззявленный рот, разодранный, с вырванными вставными зубами.
Его убеждали, что Бог теперь – висельник, безвольно болтающийся на мрачном дереве. Дружественный дух вошел в плоть и кровь и стал жертвенным Агнцем для сожжения, кровавой пищей – но не для «вражеского духа», а для Бога Воинств, мстящего за кровь, который, насытившись той плотью, перестанет побивать камнями, и жечь, и закапывать живьем.
Не Бог Иисуса Навина, думал мальчик, а он сам – злой, невидящий, не так понимающий. Церковь же – прохладное, благостное укрытие от непогоды. Он сам занес ненастье внутрь. И дух напевал у него в голове: Бог Иисуса Навина – зло. Его приходится поддерживать, подпитывать, ему нужен обряд, жертвоприношение.
И вот настал день его первого причастия. В храме раздался голос – чистый, золотистый, сильный: «Не ешь плоти. Не пей крови. Стезя эта ложна».
Ему же протягивали – он видел – кусок окровавленного мяса с жиром и сосуд со смрадной, тягучей кровью.
Он рухнул к ногам Дениса Литтла. Болел в этот раз довольно долго и впервые попал в больницу. Воспоминаний о той поре почти нет. Ему было жалко, ужасно жалко ребенка, ставшего полем вселенской брани. Было и презрение с привкусом насмешки над церковной жизнью, в которой все дети, как говорят, были такими же полями сражений. Но все равно того, кто услышал и увидел страшные силы по ту сторону стекла, зла, мембраны, раны, отделявших его от прямого их воздействия, только лишь увезли в больничную палату – туда, где душевнобольные мурлыкали себе под нос, ловили воображаемых мух, прятались под кроватями и пулялись комочками еды.
Прежде чем быку на арене, читал он, будет шпагой нанесен coup de grâce[34], пикадор изматывает его многократными ударами, ему всаживают в
