Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
С Михаила Федоровича тогда слетели розовые очки. Он-то думал, что строгость нужна только с солдатами, офицерам же достаточно просто объяснить, что от них требуется, и они почтут за счастье исполнять желания начальника, а вышло совсем наоборот. Солдату достаточно, чтобы его не били, не обирали и поступали «по справедливости» – за таким начальником он пойдет в огонь и в воду. Он и не мечтает сделать карьеру, выйти в отставку, скопив капиталец, выгодно жениться. У него нет столько досуга, чтобы маяться от скуки, пить, играть в карты, а потом срывать зло за проигрыш на подчиненных. Не зря Пестель в своем полку сразу подкурил офицеров – да, лестницу метут сверху… А Орлову тогда было некогда писать рапорты по начальству: отдав четырех офицеров под суд и влепив строгий выговор еще восьмерым, он испросил себе отпуск и уехал в Киев – Катенька была на сносях, чувствовала себя нехорошо, он тревожился за нее больше, чем за дивизию. Как раз в это время в Кишинев и явился Сабанеев.
Брюхатова и Вержейского освободили, а Дубровского и еще трех солдат Камчатского полка наказали кнутом! Фельдфебель, лишенный воинского звания, получил восемьдесят один удар. Когда его сняли с «кобылы» едва живого, командовавший экзекуцией офицер не позволил накрыть его шинелью – пусть везут в одной рубахе! Это было 20 февраля, рядом с манежем, который Орлов торжественно открыл 1 января 1822 года большим обедом в присутствии старых солдат. Кочнев и Матвеев стояли тогда в карауле у гвардейских знамен… Киселев не успел в Кишинев вовремя, чтобы предотвратить беззаконие.
Майор Юмин, которого Орлов перед отъездом назначил командовать батальоном вместо Вержейского, сразу явился к Сабанееву и донес, что полковник Непенин расписывался в какой-то «Зеленой книге». Сабанеев тотчас послал за ним, но Андрей Григорьевич сказал, что лишь участвовал в подписке на вспоможение бедным, а ни о чем другом не помнит. Других свидетелей не нашлось; Сабанеев снял Юмина с должности и вернул Вержейского, который успел получить донос на майора Раевского от юнкера Сущова, укравшего какие-то письма и бумаги у своего наставника. Юнкер был зол на то, что его за какой-то проступок посадили в карцер, хотя майор избавил его от строгого судебного приговора и даже помогал деньгами.
Ах, эта наивная вера в то, что за добро полагается платить добром! В глазах сущовых доброта равнозначна слабости и глупости. Слабого бей, сильному угождай – вот их Credo, сколько бы Раевский ни рассказывал им о Суворове, Риего и Квироге!
Раевского предупредил об аресте Пушкин, случайно подслушавший разговор Сабанеева с Инзовым. Когда адъютант Сабанеева вместе с Павлом Липранди (родным братом Ивана) явились к майору на квартиру с обыском, они забрали только безобидные бумаги: Липранди сказал, что книги не нужны, и Раевский после их ухода благополучно сжег «Зеленую книгу» с расписками четырех человек, принятых Охотниковым в тайное общество. Но «Лимон» изъял в лицее тетради и прописи и собрал у юнкеров, выпущенных им из карцера, показания о том, будто бы Раевский говорил, что не боится Сабанеева. Вот в чем была его главная вина!
Николушка родился 20 марта. Когда успокоенный Орлов вернулся в Кишинев, Раевского уже увезли в Тирасполь…
Пока Михаил Федорович писал объяснительные Витгенштейну, брат его Алексей Федорович в Витебске сочинял рапорт начальнику Главного штаба о возможном наказании для бывших семеновцев, находившихся под судом. В бумагах Сергея Муравьева, изъятых командиром Черниговского полка, он не нашел ничего подозрительного; оскорбительное письмо Ермолаева к полковнику Шварцу так и не было отправлено; письмо Щербатова с похвалой благородным чувствам солдат – всего лишь плохо обдуманные мысли, да и полковник Шварц, чего греха таить, ослабил уважение к себе своим поведением. Капитан Кашкаров провинился лишь тем, что позволил себе слушать жалобу солдат на полкового командира и скрыл от начальства имена зачинщиков, а полковник Вадковский – тем, что обещал солдатам ходатайствовать о прощении виновных и дерзко объявлял на суде о несправедливых поступках Васильчикова. К бунту они никого не подстрекали, поэтому брат предложил засчитать заключение под стражей как уже понесенное наказание, передав участь офицеров на милость императора. Суд же, состоявшийся в середине апреля, приговорил Вадковского, Кашкарова и Ермолаева к лишению чинов, имения и живота, а князя Щербатова – к лишениючинов, орденов, дворянского и княжеского достоинства, телесному наказанию и каторжным работам.
Приговор этот всех удивил, поскольку смертная казнь и телесные наказания для дворян были отменены всемилостивейшими манифестами. Генерал-аудитор Булычев настаивал на невиновности Вадковского, другие члены аудиториата предлагали заключить всех четырех в крепость на разные сроки или разжаловать Вадковского и Кашкарова рядовыми в армию. Последнее слово было за императором, но тот был слишком занят смотрами и маневрами, читая присылаемые к нему дела только на ночлегах. Улучив момент, сестра полковника Вадковского приехала в Царское Село с оправдательной запиской от брата; царь принял ее, однако потребовал, чтобы Вадковский сказал «всю правду», то есть назвал истинных виновников возмущения – офицеров. В самом деле, если офицеры ни при чем – зачем вся эта судебная комедия? Поэтому комедия продолжала тянуться, а без вины виноватые оставались в крепости.
Честный Киселев попытался сдвинуть дело с мертвой точки. Возвращаясь в январе домой из Берлина, куда он ездил хлопотать об имущественных делах Потоцких (имения сильно запущены, доходов едва хватает на уплату процентов по долгам), Павел застал государя в Варшаве и дважды был у него с докладом. Царю, обвороженному показным блеском Варшавского гарнизона (великий князь Константин обложил поселян особым налогом в виде ивовых прутов, которые свозят к казармам возами), Киселев говорил о том, что содержание большой армии несоразмерно с материальными и моральными средствами нашего государства; представил хозяйственную часть в ее настоящем виде, с хищениями и растратами; заступался за Орлова и других ошельмованных офицеров; уверял, что военная полиция часто более вредит, чем приносит пользы; упомянул и о воспитании… Как он сообщил позже в своем письме, до главного он за пять часов так и не добрался: пришлось слушать два часа рассказы царя о его путешествии, зато получил много обещаний и преуспел в наименее важных, текущих делах. А еще Александр приказал объявить 2‑й армии, что осенью будет ее смотреть.
До осени Павлу Дмитриевичу пришлось пережить много неприятностей. К денежным хлопотам и грязным сплетням, распускаемым за его спиной (о мнимой связи его с младшей сестрой жены), добавились происшествия в разных полках, случившиеся за время его отсутствия. Обер-офицеры составляли настоящие заговоры против полковых командиров. В июне генерал Мордвинов, отставленный еще зимой от
