И переполнилась чаша. Рыбья кровь. В память о лучшем - Франсуаза Саган

На следующей неделе, все еще в шоковом состоянии, я устроила себе ретроспективу фильмов Орсона Уэллса благодаря журналу «Экспресс», в котором в то время вела рубрику кино. За несколько дней я посмотрела четыре его фильма, новых для меня, а также пересмотрела остальные. И признаюсь – не поняла. Я не поняла, почему американцы не валяются у него в ногах с контрактами, почему французские продюсеры, которые вроде бы в ту пору жаждали риска, не бегут за ним в Англию. Ведь можно же приставить к нему двух телохранителей на случай, если он вздумает (говорят, с ним такое случается) сбежать со съемочной площадки в Мексику или куда-нибудь еще.

Чего только я не насмотрелась за эту неделю! Под мостом, рядом с отбросами, плавает раздутый труп подстреленного полицией садиста. На него смотрит Марлен Дитрих. Частный детектив задает ей вопрос: «Вам его жаль?» Она отвечает: «Не was kind of a man» («В нем что-то было»).

Жена генерала Родригеса смотрит на фотографию мужчины, которого любила, который ее обокрал и готов убить. «Что вы о нем думаете?» – спрашивают ее. «В нем что-то было». Калека по роли Джозеф Коттен отзывается о своем лучшем друге – человеке, который его предал и прогнал: «В нем что-то было».

Когда я пересматривала эти фильмы Уэллса один за другим, мне повсюду виделся темперамент одержимого. Уэллс любит героя одного плана – несомненно, своего собственного: вспыльчивого, нежного, умного, безнравственного, богатого. Его герой одержим и выхолощен по собственной вине, он – сильная натура, подчиняющая себе, терроризирующая других, он всегда остается непонятым, но никогда не сетует. Его это, по-видимому, просто не волнует. Молодой и хищный Кейн, гордый Аркадин, мрачный Отелло – все они чудовищны, все одиноки: такова расплата за избыток ума. И лишь в одном фильме он сыграл роль жертвы – в «Леди из Шанхая». Роль чудовища он уступил тут Рите Хейворт: надо сказать, что Орсон любил ее.

Однако такое гордое одиночество порой обременительно. Чтобы выжить, Уэллсу приходилось сниматься в идиотских ролях; его лишили оружия – кинокамеры; своре людишек в очках, с самописками – бухгалтерам и продюсерам – удалось-таки опрокинуть этого Гулливера, который их и не замечал. Они подавили его количеством. И вот он снял «Печать зла». Меня потряс один особенно красивый эпизод среди тридцати других: когда он снова встречает такое же прекрасное чудовище, как и он сам, – Марлен Дитрих. Она говорит ему, что он растолстел, обрюзг, что он жалкое подобие того, каким был; она говорит ему, что будущее у него позади. Впервые в его фильме прозвучало нечто похожее на жалость. Марлен выпускает дым через нос, как в «Голубом ангеле», а у Орсона взгляд раненого быка перед тем, как его прикончат. Куда девался гражданин Кейн – молодой, неистовый, черный бык, нагонявший ужас на арены Америки? Что с ним сделали? Что он с собой сделал? Я была недостаточно информирована, чтобы ответить на эти вопросы. Я знала лишь одно: все его фильмы заражены талантом, и мы вправе спросить себя, кто же в конечном счете оказался «выхолощенным».

Затем он все же создал «Процесс», после чего появилось немало статей, где говорилось о технике Уэллса, отсутствии чувства меры, буйстве страстей и так далее. Но любой человек, посмотрев любой из его фильмов, сможет вновь восхититься поэзией, воображением, изяществом – всем, что характеризует настоящее кино. Лично меня интересует, чем он бывал одержим. Деньги? Но Уэллс мог бы стать сказочно богатым. Он и вправду хотел бы разбогатеть. Вспомним сцену из «Тайного досье». Молодой человек бежит по улице – он непременно должен найти печеночный паштет под Рождество и удовлетворить глупый каприз старика, которого хочет спасти. Он чуть не попадает под «роллс-ройс» Аркадина, который готов его убить, однако тот любезно привозит его в большой ресторан, где пятнадцать официантов спешат подать мистеру Аркадину печеночный паштет. Вспомним балы у Андерсонов, пикник Кейна, «роллс-ройсы», замки, самолеты, яхты, праздники, сотни лакеев, секретарш, роскошных женщин. Жаль! Как жаль, что Уэллс не купил акций «Шелл» или стоячек-закусочных на деньги от своих первых успехов. Как жаль, что он бродяжничал по свету и швырял деньги на ветер. Как жаль, что он не вкладывал деньги ни во что, кроме собственных причуд… Говорю это без иронии. Тогда он имел бы не только «роллсы» – он имел бы также киностудию, а мы каждые три года смотрели бы по шедевру. Как жаль себя и наверняка его, но зато какая великолепная судьба у этого гения, жившего сегодняшним днем; заехавшего в Париж, чтобы принять орден из рук Миттерана, и вернувшегося на свою ферму в Америке подлечить артрит; снимавшего рекламные фильмы за смехотворное вознаграждение. Как велик во всем этот человек, осужденный на жизнь среди полукарликов, лишенных воображения и души, со снисходительным презрением выколачивавший из них ровно столько, сколько необходимо, чтобы напитать свой могучий остов. Невозможно сделать фильм об Орсоне – надеюсь, что невозможно, ибо на свете, скорее всего, нет второго человека с его ростом и лицом, а главное – с неугасающим блеском в глазах, который выдает гения.

Глава 6

Театр

Театральную карьеру я начала, движимая самым естественным и скромным желанием – развлечь окружающих. В ту зиму я сняла прелестный дом в шестидесяти километрах от Парижа, чтобы провести там один из моих антилегкомысленных периодов. К черту парижскую жизнь, к черту клубы, виски, приключения, кутежи. Да здравствуют чтение, огонь в камине, серьезная музыка и философские споры. Подобные кризисы регулярно потрясали и потрясают мою жизнь или, вернее, замедляют ее течение. Этот наступил, когда я редактировала свой третий роман – «Через месяц, через год» – и довольно эгоистично закопалась вместе с персонажами на его последних страницах, ничего не видя вокруг себя: ни как слетали последние осенние листья, ни как выпал первый снег. Я не замечала, как укорачиваются дни и вытягиваются физиономии моих друзей. Когда я пришла, если можно так сказать, в сознание, написав слово «конец», все окружающие уже переживали нервную депрессию, любовные горести, тайные недомогания и другие напасти, свойственные всем возрастам, но особенно одолевающие горожан, переселившихся в деревню. Поскольку перо еще подталкивало мою руку к бумаге, а мозг хотел творить, я написала первую сцену первого действия пьесы – диалог