Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов

И вот теперь Абай скачет по наклонному лесистому берегу реки. Сердце бешено стучит в груди, но в этом сердце лед, там бежит похолодевшая от ужаса кровь, разрывая сердечные жилы. Страшно. Страшно. Страшнее всего, страшнее всех -отец. Кровь, да, кровь - она на его руках... Его родной отец... отец, жестокий, страшный, беспощадный.

О чем-то криком спрашивает Жиренше. Абай не отвечает. Все время следуя вдоль реки, не скоро выберешься к перевалу. Не дорога - тропинка в одну нитку. Невозможно рядом скакать двум путникам. Вырвавшись вперед, Абай скачет быстрой рысью. Неутомимая Желкуйын бежит впереди. Разухабистая неудобная дорога не подходит для разговора, но возбужденный Жиренше сзади все что-то говорит и говорит. Словно не может остановиться. Ему удалось кое с кем перекинуться словом там, в ауле Жексена, и теперь Жиренше только об этом и может говорить, - о том, что услышал, что узнал. И Абай, охваченный болезненной дрожью, с тяжелой, огромной, давящей тревогой на душе, почти не слушал его, однако все же кое-что уловил.

Две сказанные Кодаром фразы вменялись ему в смертный грех, две эти фразы, обсуждаемые в толпе шепотом перед казнью, явились причиной лютой жестокости толпы, предавшей смерти двух несчастных людей. Одна из них, высказанная в минуту беспредельного отчаяния, была передана искаженно, истолкована неверно. Как будто бы Кодар сказал: «Если Аллах так неправедно поступает со мной, то и я могу ответить Аллаху тем же». Вторая фраза повторялась толпой реже, тем не менее также облетела всех участников казни: «Если я одинокий старый пес, то вы - стая бешеных собак».

Абая потрясли сильнее всего именно эти слова. Словно стая бешеных собак - убили и растерзали. Он вспомнил, как, сокрытые в глубине юрты, тихо скулили, выли и плакали женщины. Скакавший впереди своего друга, мальчик и сам горько расплакался. Он думал, что друг не заметит этого, но Жиренше заметил и, нагоняя его, стал шутливо и ласково подтрунивать:

- Уа, озорник Текебай! Что случилось? - И он попытался выровняться с Абаем и поехать рядом с ним.

Пригнув голову к самой гриве лошади, Абай сквозь бегущие слезы увидел возле своей ноги мотавшуюся лошадиную голову с белой звездочкой на лбу, это была голова коня Жиренше. Абай резко погнал свою лошадь и галопом умчался вперед.

Уже они перевалили через последние холмистые гряды и выехали на равнинную степь. Абай повернул в сторону Коль-кайнара, снова и снова пуская лошадь в галоп. Он не хотел показывать своих слез Жиренше. Тот пытался догнать Абая, но это оказалось нелегко сделать. Удалившись, мальчик дал волю слезам и громко, не сдерживаясь, зарыдал.

Уже давно Абай не плакал так - навзрыд, не пытаясь сдерживать себя. Высокий серебристый ковыль волнами расходился по обе стороны от бегущей лошади, и была похожа ковыльная степь, пропускающая их через себя, на воды бескрайнего половодья. В ушах шумел встречный тугой ветер, он срывал с ресниц Абая слезы, - слезы его уходящего безмятежного детства, - и орошал ими седую степную тырсу-траву.

Но никогда в детские годы свои Абай не знал, что слезы приносят с собой некую горячую поднимающую силу, которая властно притягивает к себе, - душа оказывается выше горя, и ты во власти этой головокружительной силы. Так бывает, когда взберешься на вершину высокой скалы и, стоя на краю пропасти, посмотришь вниз - вдруг неодолимо потянет то ли взлететь к небу, то ли броситься в пропасть. Вихрь непонятных, властных, неиспытанных чувств подхватил еще нежное, еще детское сердце Абая.

В этом сердце родилась неимоверная, невыносимая, нескончаемая жалость к невинно убитым - самым зверским образом, и вместе с этим вспыхнуло в душе недетское ожесточение и непримиримость к лютым убийцам. Особенно тяжко легло на душу само слово «отец», который тоже был убийца, «отец», о котором нельзя говорить хоть что-нибудь плохое. «Отец» - при этих родных, с детства любимых звуках Абая теперь охватывали страх, стыд и ужас. Эти чувства, тяжкие, темные, разрывали его беззащитное детское сердце, нестерпимо палили грудь жгучим огнем.

И ему вспомнились наставления имама в медресе: «Плач и слезы добродетельных облегчают вину грешников, отчасти искупают их прегрешения». Но тогда что же получается? Его слезы - для них, во имя искупления зверства этих убийц... этих проклятых убийц? Все в его душе запротестовало. Нет! Нет! Этого не может быть!

Эти кровожадные убийцы говорили, что казнят человека во имя веры, по велению шариата, следуя фатве, приговору имама. Что можно сказать им в ответ? Кому можно пожаловаться на них самих? Некому. И ты одинок перед ними. Один-одинешенек! Беззащитная, всеми гонимая несчастная сирота. Как жить среди них? Огромная, черная волна безысходного отчаяния поднялась в его груди, обрушилась на сердце и выплеснулась во внешний мир горькими слезами. Абай вновь заплакал, и плач его был еще сильнее, чем раньше, он не мог и не хотел сдерживаться, он рыдал, трясся всем телом, со стоном раскачивался из стороны в сторону в седле и гнал лошадь вперед, все быстрее и быстрее. Он не хотел, чтобы его слезы увидел Жиренше.

То ли его укачала бешеная скачка с рыданиями и плачем, то ли он внезапно заболел чем-то, но на всем скаку Абая одолели спазмы нестерпимой тошноты, и он, не в силах сдерживаться, на полном скаку два раза изрыгнул из себя рвоту, низко наклонившись в сторону с седла. Спазмы были жестокие, казалось, желудок разрывается и выворачивается. Теперь мучилась не только душа - мучилось и тело. Абай не стал останавливаться, и хотя он чувствовал, что теряет последние силы, скакал почти в беспамятстве, низко припав к голове своей лошади, вцепившись в ее гриву. Он старался только не упасть, только бы удержаться в седле.

Так и не дав себя догнать своему другу Жиренше, Абай доскакал до Колькайнара, аула своей матери, подъехал и спешился у ее юрты. Улжан взглянула на него, и на лице ее выразился испуг: обычно смуглый, Абай теперь был смертельно бледен, почти неузнаваем. «Или это мне привиделось?» - подумала она. Перед нею был ее Абай - и это был не Абай. Это был уже другой человек. Когда он подошел, чтобы она обняла его, мать вблизи увидела, что глаза его красны и распухли от слез.

- Ойбай! Абайжан, сыночек, что случилось? Кто тебя обидел? - испуганно спросила она, а про себя подумала: неужели отец побил его? Рядом никого не было, и Абай молча обнял мать, спрятал свое заплаканное