Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл

одного из членов опальной семьи, что готова была подвергнуть себя опасности, то почему не расспросила о возможных оставшихся в живых родственниках скрывавшейся в ее доме девушки у человека, которому, вероятно, могло быть что-то о них известно? Наверное, мадам Бабет считала, что никого из семейства де Креки нет в живых, и старику с Клеманом оставалось лишь восхищаться ее стойкостью, ведь в разговоре с садовником она даже не упомянула о Виржини. Правда же, как я подозреваю, состояла в том, что к тому времени она так желала успеха своему племяннику, что отказывалась открыть тайну местонахождения девушки тому, кто мог помешать осуществлению их планов.

Как бы то ни было, Клеман и его верный слуга порешили, что молодой человек облачится в костюм крестьянина, в котором приехал в Париж, но внесет в него некоторые изменения, чтобы выглядеть провинциалом, у которого водятся деньжата, и отправится в старую гостиницу, где, как я уже говорила, можно было снять комнату на ночь.

Сказано – сделано. Мадам Бабет ничего не заподозрила, поскольку не была знакома с нормандским акцентом и не заметила, что Клеман намеренно коверкал слова, чтобы скрыть свой истинно парижский выговор. Он провел две ночи в странном темном подобии чулана в конце одного из многочисленных коридоров гостиницы «Дюгеслен» и каждое утро клал плату за ночлег на небольшой столик у окна дворницкой, но к своей цели так и не приблизился. Мадам приоткрывала окошко, пересчитывала деньги, вежливо благодарила Клемана и с грохотом захлопывала створку, прежде чем тот успевал придумать, как завести беседу.

Однажды на улице молодой человек едва не стал жертвой кровожадной толпы, готовой до смерти затравить любого, кто хоть отдаленно походил на аристократа, а Клеман даже в обносках выглядел как истинный джентльмен. Решив, что возвращаться на чердак старого садовника через весь Париж опасно, он бродил где придется, поскольку двери всех остальных домов были для него закрыты.

По прошествии двух дней Клеман узнал о существовании Пьера и постарался с ним подружиться. Только вот мальчишка был сметлив и сразу сообразил, что за неловкими попытками нового постояльца свести с ним дружбу что-то скрывалось. Нормандский фермер не просто так слонялся по двору и угощал мальчика галетами. Пьер принимал лакомства, вежливо отвечал на вопросы, но при этом держал ухо востро. Однажды, вернувшись домой довольно поздно, мальчик застал нормандца за разглядыванием теней на шторе, которую мадам Бабет опускала, зажигая лампу. Пьер вошел в комнату и увидел мать и мадемуазель Канн за столом, занятых починкой белья.

Пьер опасался, что новый постоялец присматривается к деньгам, что собирала для брата его мать, но на следующий день, когда Морен пришел за выручкой, все деньги оказались на месте. Мадам пригласила племянника присесть за стол и ловко загородила собой дверь в соседнее помещение, чтобы Виржини не смогла уйти, и потому девушка молча сидела в уголке и занималась шитьем. Внезапно все трое вздрогнули от неожиданности, когда на улице за окном приятный тенор запел арию из оперы Бомарше, которая была весьма популярна в Париже несколько лет назад. На мгновение в комнате воцарилось молчание, но потом разговор возобновился. И все же Пьер успел заметить, что Виржини погрустнела и о чем-то глубоко задумалась. Однако, вопреки надеждам Клемана, она не обратила внимания на слова арии, которые должны были сказать ей так много, ведь всего несколько лет назад опера Адама «Король Ричард» познакомила парижскую публику с историей менестреля Блонделя и английского короля Ричарда Львиное Сердце, тайно общавшихся посредством одной им известной песни. Клеман рассчитывал подобным же образом сообщить Виржини о своем присутствии.

На следующий вечер в тот же самый час под окном зазвучал все тот же приятный тенор. Пьер, которого ужасно раздосадовало предыдущее представление, отвлекшее внимание девушки от его кузена, хотя тот прикладывал все усилия, чтобы заслужить ее расположение, стремглав бросился на улицу как раз в тот момент, когда нормандский крестьянин звонил в колокольчик у дверей. Мальчик внимательно оглядел улицу, но так никого и не увидел.

На следующий день нормандец решил немного умаслить нового знакомого и, постучавшись в дверь дворницкой, предложил месье Пьеру принять от него в подарок пряжки для кюлотов, которые купил в лавке накануне. К сожалению, они оказались для него слишком маленькими, и он взял на себя смелость предложить их месье Пьеру. Парнишка, любивший покрасоваться в обновках, как и все французские мальчишки, был очарован подарком и добротой нормандца и тотчас же начал прилаживать пряжки к своим бриджам – уж как удалось без помощи матери. Нормандец, которого Пьер предусмотрительно не пустил на порог, не уходил, словно хотел посмотреть, что у мальчика получится.

«Осторожнее, – произнес он громко и отчетливо. – Осторожнее, мой маленький друг, а не то станешь настоящим франтом. И тогда через несколько лет, когда ты отдашь свое сердце какой-нибудь симпатичной юной мадемуазель, она может тебе сказать… – Тут Клеман повысил голос: – «Нет, благодарю, моим мужем станет настоящий мужчина, а не какой-то там франт. Мужчина, который, несмотря на свой ранг и положение, возвысит род человеческий своими деяниями».

Клеман не осмелился продолжить цитату. Его прочувствованная речь (впрочем, не слишком приличествующая случаю) была встречена аплодисментами Пьера, который живо представил себя пылким – пусть даже и отвергнутым – влюбленным и на которого слова «возвысит род человеческий своими деяниями» произвели неизгладимое впечатление, ибо, по его мнению, именно так изъяснялись добропорядочные граждане.

Клеману не терпелось узнать, какой эффект произвели его слова на девушку, скрывавшуюся в глубине дома, но невидимка никак не дала понять, что его посыл услышан, а вот вечером, когда он вернулся в гостиницу, за спиной мадам Бабет, подававшей ему свечу, раздалось тихое пение. Это была та самая ария, которую он безрезультатно исполнял два вечера подряд. Клеман подхватил мелодию и, пересекая двор, запел во весь голос. «Ну и ну! – удивленно воскликнула мадам Бабет. – Как случилось, что нормандский скотовод поет, что наш Бупре?» То было имя популярного оперного певца, и Пьер, пораженный замечанием матери, решил повнимательнее понаблюдать за нормандцем, но, как мне кажется, лишь потому, что по-прежнему опасался за сохранность денег и совершенно не думал о девушке.

Как бы то ни было, утром следующего дня, к вящему удивлению матери и сына, мадемуазель Канн нерешительно сообщила, что хотела бы сделать кое-какие покупки. Еще месяц-два назад мадам Бабет, как ни настаивала, не могла уговорить девушку хоть немного прогуляться. Ее это несказанно удивило, словно ожидалось, что та останется затворницей до конца своих дней. Думаю, она надеялась, что мадемуазель покинет