Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
Клеман и Жак просидели рядом всю долгую ночь, облокотившись о колонну, держась за руки и стараясь не стонать от боли, чтобы не мешать другим пленникам. Несмотря на разницу в возрасте и положении, за эту ночь они стали настоящими друзьями. Обманутые надежды, перенесенные страдания, страх перед будущим заставляли их искать утешения в прошлом. Месье де Креки и садовник вдруг решили, что очень важно вспомнить какие-то мелочи из прошлого – например, на какой именно трубе обосновался скворец, гнездо которого, как вы помните, Клеман прислал Уриану, или какие сорта шпалерных груш росли и, вероятно, до сих пор растут в старом саду особняка де Креки. Лишь ближе к утру оба провалились в сон.
Старик проснулся первым. После непродолжительного отдыха он чувствовал себя получше, чего не скажешь о Клемане: тот стонал и вскрикивал в тяжелом, лихорадочном сне. Сломанная рука распухла, удары ногами нанесли ему еще несколько серьезных внутренних повреждений. Старик с грустью смотрел на побелевшие, запекшиеся губы своего молодого господина, на нездоровый румянец на щеках и искаженное болью лицо. Клеман то и дело вскрикивал, мешая спать несчастным соседям, и те, бормоча проклятия, требовали, чтобы он замолчал, а потом просто переворачивались на другой бок, стараясь забыться сном.
Жадной до крови черни было мало отправить на виселицу своих хозяев – теперь они доносили даже на себе подобных, потому Клеман и Жак и оказались в таком окружении. Услышав злобные возгласы и брань, Жак решил, что будет благоразумнее разбудить молодого господина, дабы его крики и стоны не рассердили их соседей еще больше. Осторожно приподняв ему голову, он постарался усесться так, чтобы служить несчастному опорой. Молодой человек проснулся и принялся лихорадочно что-то бормотать себе под нос, звать Виржини, хотя в здравом уме ни за что не решился бы произнести ее имя в таком месте. Старик проявил невероятную деликатность, совсем как человек благородного происхождения, хотя, заметьте, не умел ни читать, ни писать, наклонившись к самым губам молодого человека, чтобы тот мог шепотом сказать то, что хотел бы передать мадемуазель де Креки в том случае, если… Бедный Клеман! Наверняка он знал, что его ожидает! Теперь ему уж не убежать ни в одеянии нормандского крестьянина, ни в каком-либо другом обличье. Если случится страшное и его господина настигнет смерть, Жаку придется разыскать мадемуазель де Креки и сообщить, что в последние минуты жизни кузен думал о ней, любил ее так же сильно, как и прежде (хоть она и не слышала от него слов любви, поскольку он считал, что недостаточно хорош для нее – его королевы), и что его заставило вернулся во Францию не стремление завоевать ее любовь, а робкая надежда удостоиться великой чести служить той, которую он любил.
Как рассказывал старый Жак управляющему Флешье, Клеман вновь впал в забытье и принялся бормотать что-то несусветное, совершенно не подозревая, что именно этот бред и был ключом к пониманию страданий несчастного маркиза.
Когда в помещение наконец проник серый рассвет, Жак смог оглядеться и с удивлением увидел, что среди заключенных немало женщин.
Я слышала от тех, кто побывал в тюрьме, но впоследствии получил свободу, что выражение муки и отчаяния, появлявшееся на лицах заключенных при первом пробуждении, когда они в полной мере осознавали всю безнадежность своего положения, оставалось в памяти избежавших смерти надолго, причем женщины приходили в себя быстрее мужчин.
Бедный старик Жак то и дело проваливался в сон, но тут же просыпался, опасаясь, как бы кто-нибудь невольно не задел распухшую, неподвижную руку его господина, но усталость брала свое, и, несмотря на все усилия, он все-таки решил немного вздремнуть. Как раз в этот момент от дверей послышался шум. Старик тут же встрепенулся и принялся смотреть во все глаза.
Долго рассмотреть ничего не удавалось, а потом он увидел, как в помещение втолкнули женщину. Дверь захлопнулась за ее спиной, и в замке повернулся ключ. Женщина сделала несколько шагов и остановилась, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в такой темноте. Ее глазам потребовалось некоторое время, чтобы к ней привыкнуть. Жак мгновенно взбодрился, ибо посреди темницы стояла… мадемуазель де Креки, в чистом опрятном платье, и нерешительно осматривалась кругом. Преданное сердце старика читало ее взгляд как раскрытую книгу. Если его господину и суждено умереть, то он по крайней мере умрет у нее на руках.
«Он здесь», – прошептал старик, когда его коснулся подол ее платья, хотя его самого она не смогла разглядеть в полумраке.
«Да благословит вас Господь!» – едва слышно ответила девушка, заметив, что старик, прислонившись к колонне, обнимает своего господина так, словно это малый ребенок, одновременно удерживая его сломанную руку в наиболее удобном положении. Виржини опустилась рядом с ними на пол, осторожно положила голову Клемана себе на плечо и позволила старику отдохнуть. Молодой человек лежал на полу, девушка его поддерживала, а старый Жак получил возможность встать и немного размять затекшее тело. Затем он опять сел, но в стороне, смотря на молодых людей до тех пор, пока его не сморил сон.
Клеман, когда ненадолго пробуждался от лихорадочного забытья, глухо бормотал имя Виржини. Наконец он открыл глаза и, вроде бы проснувшись, посмотрел на склонившуюся над ним девушку. Она густо покраснела под его пристальным взглядом, но не пошевелилась, опасаясь причинить ему боль. Клеман молчал, потом его отяжелевшие веки вновь опустились, и он погрузился в тягостную полудрему. То ли он не узнал свою кузину, то ли она стала неотъемлемой частью его снов, потому он и не удивился ее появлению.
Когда Жак проснулся, день полностью вступил в свои права, насколько об этом можно было судить в темном подвале, куда почти не проникал солнечный свет. Рядом с ним стоял завтрак: кусок хлеба и кружка какого-то пойла. Должно быть, он так крепко спал, что не слышал, как это принесли. Жак взглянул на молодых людей и понял, что Клеман узнал Виржини. Они смотрели друг на друга и улыбались, словно это
