Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
Виржини раздобыла где-то два обломка доски, и один из заключенных, обладавший, видимо, некоторыми познаниями в медицине, помог приладить их к сломанной руке Клемана, соорудив для нее перевязь. Жак с умилением наблюдал за молодыми господами: оба выглядели такими радостными и счастливыми, словно их ждет светлое будущее, хотя Клеман по-прежнему страдал от боли, а Виржини по собственной воле оказалась пленницей в этом внушавшем ужас подвале, откуда путь был один – на гильотину. Но они были вместе, любили и наконец пришли к взаимопониманию.
Увидев, что Жак проснулся и нехотя жует хлеб, Виржини поднялась и подошла к нему, чтобы сердечно поблагодарить за заботу о его господине. Подошел к старику и Клеман, неуверенно переставляя ноги, словно у него кружилась голова. Бедный садовник с трудом поднялся и встал между молодыми людьми, с трудом сдерживая слезы. Не привык он к добрым словам, вот и растрогался.
Прошло два дня. Царивший в подвале гул и какое-то отрешенное спокойствие нарушались лишь утренним оглашением имен тех, кого вызывали на суд. Приговор каждого ждал суровый. Все заключенные замолкали, устанавливалась жуткая тишина, когда приближался час оглашения списков. Большинство несчастных шли на смерть безропотно, не стеная и не жалуясь, поскольку такова уж природа человека: не под силу ему терпеть постоянный гнет сильной тревоги, и он старается от него освободиться, направляя свои мысли на что-то другое.
Жак рассказывал, что месье и мадемуазель бесконечно говорили о прошлом, и он то и дело слышал: «Помнишь?..» Старику иногда казалось, что они забыли, где находятся и какое будущее им уготовано, в отличие от него: с каждым днем леденящий душу страх все сильнее охватывал все его существо.
На третий день их заключения тюремщик привел какого-то мужчину, и Жаку показалось, что тот не просто знаком со стражем, а состоит с ним в приятельских отношениях. Они некоторое время поговорили, потом тюремщик оставил своего приятеля, ушел и запер дверь.
Жак был несказанно удивлен, когда присмотрелся к новенькому и заметил, какие злобные взгляды незнакомец бросает на месье Клемана и Виржини. Молодые люди завтракали. Виржини сидела на низкой деревянной скамейке, в то время как Клеман полулежал на полу рядом с ней и с радостью принимал хлеб из ее изящных белых пальчиков. По словам Жака, Виржини делала все, чтобы он как можно меньше тревожил свою сломанную руку.
Наконец незнакомец привлек внимание и молодых людей. Если лицо Клемана превратилось в маску презрительного равнодушия, то Виржини будто окаменела, взгляд ее буквально источал ненависть. По словам Жака, он еще никогда не видел такого выражения лица и надеялся больше не увидеть. После этого мимолетного проявления чувств Виржини быстро взяла себя в руки и отвернулась. Незнакомец некоторое время стоял и молча в упор на нее смотрел, потом наконец решился подойти, но Виржини даже бровью не повела.
Он дважды окликнул ее: «Мадемуазель!» – с такой проникающей в самую душу мольбой, что Жак, не зная, кто он такой, едва не сжалился над ним, обвинив девушку в жестокости.
Молчание длилось довольно долго, потом незнакомец обратился к молодому человеку, но Клеман не смог сохранить такое же ледяное безразличие, как Виржини, и потому с отвращением отвернулся. Только незнакомца это не остановило.
«Месье, попросите мадемуазель выслушать меня… всего два слова». – «Мадемуазель де Креки сама решает, кого ей слушать». – «Но мадемуазель…» – незнакомец понизил голос и подошел ближе, но Виржини, должно быть, это почувствовала и слегка отодвинулась, чтобы оказаться как можно дальше от него.
«Мадемуазель, еще не поздно все изменить. Завтра состоится суд над вами… ваше имя в списке… но я могу вас спасти, если только вы согласитесь меня выслушать».
И вновь ни одного слова в ответ, ни малейшего жеста. Жак ничего не понимал. Почему мадемуазель так непреклонна? Ведь этот человек предлагает ей помощь, а может, заодно и Клеману…
Незнакомец немного отошел в сторону, но по-прежнему не отрывал взгляда от Виржини, хотя это словно и причиняло ему невыносимую боль.
Жак, убрав остатки завтрака, намеренно прошел мимо незнакомца, и тот окликнул: «Эй! Ты ведь Жак, садовник, арестованный за содействие аристократу. Я знаю тюремщика. Ты можешь выйти на свободу, если захочешь. Только передай мадемуазель послание от меня. Ты же видел, она и слушать меня не желает. Я не хотел, чтобы она здесь оказалась, и не знал, что она явится сюда сама. Завтра ее ждет казнь: нож гильотины опустится на ее прекрасную шею. Скажи ей, старик, что жизнь прекрасна, скажи, что я могу ее спасти и не стану просить многого, пусть лишь позволит мне изредка ее видеть. Она так молода, а смерть ужасна и необратима. Ну почему она так меня ненавидит? Ведь я не сделал ей ничего дурного! Добрый старик, скажи ей: если не послушает меня, завтра ей суждено умереть».
Жак не видел ничего дурного в том, чтобы передать Виржини слова незнакомца. Клеман слушал его, не произнося ни слова и устремив на любимую исполненный беспредельной нежности взгляд, потом спросил: «Может, все-таки выслушаешь его, дорогая? Ведь хуже, чем сейчас, точно не будет. Возможно, он действительно желает тебе добра».
Из этого я сделала вывод, что Виржини не передала Клеману разговор, который подслушала в доме мадам Бабет в тот день, когда его арестовали.
«Нет, все будет гораздо хуже, Клеман! Ведь я буду знать, что с тобой случилось, знать, что я тебя потеряла».
«Спроси у него, – внезапно обратилась девушка к Жаку, – сможет ли он спасти и месье де Креки. О, Клеман, мы могли бы отправиться в Англию! Ведь мы еще так молоды!»
Она спрятала лицо у него на плече.
Жак вернулся к незнакомцу и передал ему вопрос Виржини. Тот не сводил глаз с молодых людей, был очень бледен, а все его тело словно непроизвольно подергивалось в судорогах, что свидетельствовало о волнении, в каком он пребывал.
Он долго молчал, а потом произнес: «Я спасу мадемуазель и месье, если она прямо из тюрьмы отправится в мэрию и станет моей женой».
«Вашей женой! – не удержавшись, воскликнул Жак. – Но этому никогда не бывать… Никогда!»
«Спроси!» – хрипло потребовал Морен, ибо это был именно он.
Однако прежде чем Жак нашел в себе силы повторить предложение, Клеман уже понял, о чем речь, и воскликнул: «Довольно! Ни слова более».
Виржини коснулась руки старика, когда тот
