Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл

Незнакомец молча выслушал старика, кивнул и направился было к двери, но остановился и поманил Жака. Судя по всему, старый садовник счел неразумным упускать возможность спастись, и подошел к незнакомцу.

«Послушай, старик: тюремщик – мой приятель и завтра выпустит тебя отсюда вместе с остальными заключенными. Никто ничего не заметит, и тебя не хватятся, а их поведут на казнь. Но даже в самый последний момент ее все еще можно будет спасти, если только она даст мне знать, что передумала. Поговори с ней, пока есть время. Жизнь так прекрасна… Скажи ей об этом. И с ним тоже поговори: у него лучше получится ее убедить. Пусть уговорит ее выбрать жизнь. Я буду у Дворца правосудия, на Гревской площади. У меня есть друзья, у меня есть деньги… Ему не будет хуже, если она получит свободу…»

«Спасите моего господина, и я сделаю все, что попросите», – взмолился Жак.

«Только при одном условии», – упрямо повторил Морен, но Жак не смел и надеяться, что это условие будет выполнено, хотя при этом не считал нужным жертвовать собственной жизнью. Оставаясь в темнице до утра, он хотел сделать все, что в его силах, дабы скрасить своему господину и его возлюбленной последние часы жизни. Бедный старик ужасно страшился смерти и потому решил воспользоваться советом Морена и сообщить ему, если мадемуазель все же решит принять его предложение. Жак, конечно же, знал, что этого никогда не будет, но не счел нужным поделиться с господином своими измышлениями. Эта сделка с таким подлым человеком стала единственным пятном на репутации преданного слуги.

Неудивительно, что, услышав от него о предложении Морена, Виржини рассердилась. Сначала Клеман уговаривал ее согласиться, но, узнав о выдвинутом условии, более не стал убеждать. На глазах Виржини впервые с того момента, как она переступила порог темницы, заблестели слезы.

На следующее утро тюремщик объявил их имена, и они вместе отправились навстречу судьбе. Клеман едва передвигал ноги, Виржини же держалась спокойно и невозмутимо, попросив лишь, чтобы ей позволили идти рядом с кузеном на случай, если у него вдруг подкосятся ноги или закружится голова.

Вместе они стояли на суде, вместе слушали обвинение, а когда огласили приговор, Виржини повернулась к Клеману и обняла его – нежно и страстно, затем позволила ему опереться на ее плечо, и их повели к месту казни.

Жак же оказался на свободе и сообщил Морену, что все его попытки переубедить Виржини не увенчались успехом. Не обращая внимания на эффект, какой произвели на молодого человека его слова, он поспешил на Гревскую площадь. Он видел, как кузены поднялись на эшафот, как вместе опустились на колени и были подняты нетерпеливыми солдатами, видел, как Виржини обратилась с какой-то просьбой к палачу, видел, как Клеман первым подошел к гильотине и был казнен. В этот самый момент старик заметил в толпе какое-то движение, как если бы один из наблюдателей попытался пробраться к эшафоту. Виржини же повернулась лицом к гильотине, осенила себя крестом и медленно опустилась на колени.

Жак закрыл затуманенные слезами глаза, но резкий звук выстрела заставил его вскинуть голову. На месте Виржини уже стоял другой осужденный, а из расступившейся толпы выносили мертвое тело. Один из зрителей застрелился. Пьер назвал мне его имя.

Глава 9

Спустя некоторое время я осмелилась спросить, что сталось с мадам де Креки, матерью Клемана.

– Она больше ни разу ни о чем не спросила, – ответила миледи. – Должно быть, знала, что Клемана нет в живых, только вот откуда, мы так и не поняли. Впоследствии Медликот уверяла, что в тот самый день – в понедельник, девятнадцатого июня, – когда был казнен ее сын, мадам де Креки не стала наносить румяна и помаду и осталась в постели, словно лишилась последней надежды и потеряла все, что ей дорого. Примерно тогда же мадам де Креки увидела сон, который произвел на Медликот и милорда неизгладимое впечатление. Мадам рассказывала, что увидела фигуру Виржини – единственное светлое пятно в непроглядной темноте ночи, – которая улыбалась и манила Клемана к себе, а потом светлый призрак вдруг остановился, тьма перед глазами мадам де Креки мало-помалу рассеялась, и ее взору вдруг предстали мрачные сырые стены, которые она видела лишь однажды, но не забудет этого никогда, – стены фамильного склепа де Креки в Сен-Жермен-л’Осеруа. Именно там, среди своих предков, и обрели покой два последних представителя рода де Креки. Мадам с криком проснулась от звука огромной входной двери, с грохотом захлопнувшейся у нее за спиной.

Как я уже сказала, Медликот, склонная верить во все сверхъестественное, утверждала, что мадам каким-то таинственным образом узнала о смерти сына в тот самый день и час, когда он был казнен, и с тех пор больше не испытывала беспокойства, а впала в какое-то похожее на ступор отчаяние.

– И что же с ней случилось, миледи? – спросила я.

– А что с ней могло случиться? – откликнулась леди Ладлоу. – Мы так и не смогли уговорить ее подняться с постели, хотя после отъезда сына она прожила еще целый год. Она лежала в темной комнате, и каждый раз, когда к ней кто-то заходил, кроме Медликот, отворачивалась к стене. Она почти не разговаривала и наверняка умерла бы от голода, если б не трогательная забота экономки: та кормила ее крошечными кусочками, словно птица своего птенца.

В разгар лета мы с милордом покинули Лондон и с радостью взяли бы мадам с собой в Шотландию, но доктор – тот самый, с Лестер-сквер – запретил какие-либо переезды и привел очень веские доводы, так что я согласилась. С мадам осталась верная Медликот и служанка. О ней заботились со всей тщательностью и вниманием, и она дожила до нашего возвращения. Я обнаружила ее в том же состоянии, в каком оставила перед отъездом, хотя Медликот сообщила, что мадам совсем утратила интерес к жизни и стала гораздо слабее. И вот однажды утром, едва я проснулась, мне сообщили, что она умерла.

Я послала за Медликот, пребывавшей в глубокой печали, поскольку та очень привязалась к своей подопечной, и она поведала, что часа в два ночи ее разбудило странное беспокойство мадам де Креки. Она подошла к ее кровати и обнаружила, что мадам очень слабо, но беспрерывно водит исхудавшей рукой вверх-вниз и повторяет очень слезно и горестно одну и ту же фразу: «Я не благословила его, когда он меня