Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
Не знаю, был ли кто-то из жителей деревни благодарен ему за то, что он так и остался жить по соседству, ибо раньше он не раз срывался с насиженного места по довольно веским причинам и, несомненно, из соображений личной безопасности. Гарри был одним из дюжины детей Грегсона, не сумевших снискать к себе хорошего отношения. Одного даже сослали на каторгу за ограбление, совершенное им в отдаленной части графства. В деревне поговаривали, будто Грегсон вернулся после суда вне себя от ярости, расхаживал по округе и клялся отомстить. Его большие черные глаза горели недобрым огнем из-под падавших на лоб всклокоченных волос, руки то и дело сжимались в кулаки, и время от времени Грегсон размахивал ими в порыве отчаяния, а его жена с ребенком на руках ходила за ним и плакала. После этого случая семейство Грегсон ненадолго исчезло из наших мест, заперев свою грязную хибару на ключ, который, как утверждали соседи, глава семейства зарыл в насыпь под живой изгородью.
Грегсоны вновь объявились в Хэнбери примерно в одно время с мистером Греем, но то ли до нового священника еще не докатилась дурная слава этого семейства, то ли он полагал, что это дает им еще больше прав на его христианскую заботу, только этот необузданный, грубый и невероятно сильный язычник-гигант стал преданным рабом слабого, чахоточного, нервного и вечно недовольного собой священника. Грегсон также питал некоторое уважение к мистеру Хорнеру, хотя и был недоволен, что тот единолично завладел вниманием его сына. Мать мальчика смирилась с происходящим с большей готовностью, подавив свою материнскую ревность в надежде, что ее сын преуспеет и займет более высокое положение в обществе, чем его родители, всю жизнь боровшиеся с нищетой.
И все же управляющий мистер Хорнер и браконьер и скваттер Грегсон слишком часто вступали в конфликты в прошлом, чтобы стать задушевными приятелями в будущем. Даже теперь, когда он не должен был испытывать никаких других чувств, кроме благодарности за доброе отношение к его сыну, Грегсон переходил на другую сторону дороги при виде приближавшегося мистера Хорнера, в то время как тому требовалось все его природное самообладание и приобретенная сдержанность, чтобы не предостерегать Гарри от ошибок, ставя ему в пример жизнь собственного отца.
А вот избегать священника у Грегсона никакого желания не было, ибо он испытывал странное стремление защитить этого тщедушного человека, в то время как тот проявлял завидную силу духа, без которой Грегсон не стал бы его уважать. Священник не раз заставал его за совершением чего-то противозаконного и прямо заявлял, что тот поступает дурно, взывая при этом к его лучшим качествам, вследствие чего этот великан не тронул бы священника и пальцем даже ради того, чтобы избежать неминуемого ареста. Вместо этого он с одобрительной улыбкой внимал смелым речам мистера Грея и напоминал при этом Гулливера, внимавшего проповеди лилипута. Но когда смелые речи сменились добрыми делами, Грегсон окончательно отдал свое сердце тому, кто их совершал. Однако прелесть всего этого заключалась в том, что мистер Грей даже не осознавал, что совершил благое дело, и не считал себя орудием в руках Всевышнего. Правда, он довольно часто обращался к Богу с пламенной благодарственной молитвой за совершенное благое деяние и любил огромного дикаря за его грубое проявление благодарности. Однако бедному молодому священнику, без сил лежавшему в постели и, по словам мисс Галиндо, молившему Всевышнего о прощении за свою никчемную жизнь, даже в голову не приходило, что именно благодаря ему Грегсон и его бессмертная душа встали на путь исправления.
Прошло более трех месяцев с тех пор, как мистер Грей в последний раз нанес визит в Хэнбери-Корт. Все это время он почти не выходил из дома, хотя уже не был прикован к постели, и они с миледи ни разу не виделись после их спора из-за амбара Хейла, в чем вовсе не было вины моей дорогой миледи. Ибо никто не мог бы проявить больше внимания к нуждам пребывающих в болезни, и особенно мистера Грея. И она непременно отправилась бы его навестить, как и обещала в посланной ему записке, но поскользнулась на полированной дубовой лестнице и вывихнула лодыжку.
Таким образом, мы не видели мистера Грея до того самого ноябрьского дня, когда он внезапно объявился в Хэнбери-Корте, чтобы поговорить с ее светлостью. Она находилась в своей комнате, где я теперь лежала постоянно, и, как я помню, сильно удивилась, узнав, что мистер Грей ждет ее внизу.
Ее светлость не могла спуститься к нему из-за травмы и поэтому попросила пригласить его наверх.
– Выйти из дома в такой день! – воскликнула миледи, глядя в окно на туман, окутавший окрестности и вытянувший последние капли жизни, что еще теплились в блестящих листьях девичьего винограда, увивавшего стены дома со стороны террасы.
Вошедший в комнату священник был бледен, дрожал всем телом и дико озирался по сторонам. Он поспешно подошел к креслу миледи и, к моему удивлению, не говоря ни слова, взял ее руку и поцеловал.
– Мистер Грей! – порывисто произнесла ее светлость, словно предчувствовала какую-то неведомую беду. – Что случилось? Вы так странно выглядите.
– Потому что и правда произошло нечто странное, – ответил святой отец в тщетной попытке придать своему голосу спокойствие. – С полчаса назад в моем доме объявился джентльмен… мистер Говард. Он прибыл из Вены.
– Мой сын! – произнесла миледи, протягивая к священнику руки в немом вопросе.
– Господь дал, Господь и забирает, да будет благословенно его имя.
Однако ее светлость не смогла повторить этих слов. Это был последний из ее оставшихся в живых детей, хотя когда-то она была счастливой матерью девятерых.
Глава 12
Мне стыдно признаться в том чувстве, которое просыпается в моей душе при воспоминании о том времени – помимо сочувствия глубокой скорби нашей дорогой миледи, – ибо чувство это было самым сильным из тех, что я когда-либо испытывала, хотя мои ощущения могут показаться вам несколько противоречивыми, когда вы узнаете все.
Вероятно, причиной всему было мое тогдашнее нездоровье, ибо больное тело порождает больной разум. Мысли об умершем отце не давали мне покоя, и я испытывала острое чувство несправедливости при виде горя, какое
