Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
- Приказ? - удивился Абай.
- Да-да, приказ! Вы только слушайте да подчиняйтесь. Вам не следует оставаться в этом доме - по той причине, что здесь люди воду пьют с реки. Эта вода - один из источников распространения холеры. Нынче не самое благоприятное время: много больных, часты смерти людей. Самые опасные места - эта сторона реки и нижняя часть слободки. Вы поскорее переезжайте в центр слободки, да в дом, где во дворе имеется колодец. И, наконец, самое главное, о чем я уже начал говорить.
Постарайтесь, будет возможность, довести до людей все то, что я сказал вам!
Договорившись напоследок о новой встрече, Павлов встал. Дамежан, бывшая при разговоре, но не понявшая ни слова, все же догадалась, с каким уважением относится к этому русскому Абай. Когда гость уже уходил, она сказала:
- Абай-ага, еда уже готова. Почему бы не попросить остаться на трапезу этого хорошего человека?
Абай перевел Павлову слова Дамежан. Тот с благодарностью посмотрел на хозяйку, улыбнулся и приложил руку к груди, однако на трапезу не остался...
За обеденным дастарханом вновь сидели бородачи иргизбаи, успевшие изрядно здесь надоесть. Как и во время утреннего чая, они не прекращали потчевать сотрапезников своей болтовней. На сей раз им не терпелось потолковать с Абаем о чем-то «дельном». Когда их желтая арба уже была запряжена, они пригласили его отведать на дорогу мяса. Разговор начал Мака, Жуман продолжил, бесцеремонно перебив сородича, затем и его самого перебил собственный сын, Мухамеджан-Бестикырт. В целом смысл всего сказанного сводился к следующему: Абай должен был сейчас же ехать в аул вместе с ними. Мол, он прибыл сюда в неведении о холере. Так пускай же горожане и гибнут, но без него!
- Это общая беда, - серьезно сказал Абай, - всего народа. Я не могу вот так бросить людей и бежать.
- Это о каком народе ты говоришь? - взвился старик Жуман. - Тобыктинцы - вот твой народ, твои сородичи, а они сейчас далеко от этой заразы. Что тебе до чужих людей, до городского жатака, сборища из сорока родов?
Эти слова вывели Абая из себя.
- Я сам знаю, кого называть народом! - сказал он. - Оставьте меня со своими мудрыми советами. Сидят тут, жрут, пьют, вещают, будто от лица самого Всевышнего. Довольно! Ступайте вон, уже запряжены ваши лошади!
Абай встал и вышел из комнаты. Троим иргизбаям ничего не оставалось, как убраться восвояси на своей желтой арбе...
Абай нашел на дворе Дамежан и поговорил с нею. Он больше не может оставаться здесь, ему надо переехать на другую квартиру. Он ждет посетителей из местных горожан, они будут приходить каждый день, что вызовет немалые хлопоты. Вдобавок, будут приезжать люди из аулов, их надо размещать, вместе с конями, экипажами. Словом, нужно более просторное жилье.
Абай поблагодарил Дамежан за ее доброту и переехал в дом к Кумашу, у которого обычно и стоял, бывая в городе.
Ташкентец Кумаш владел двухэтажным домом в среднем жа-таке слободы, возле мечети. Массивный цоколь дома и первый этаж были выстроены из красного кирпича, второй этаж - из добротных бревен, завершаясь зеленой крышей из железного листа, что делало дом Кумаша весьма заметным в городе, значительным, радующим глаз. И само сооружение, и резьба его ворот и наличников на окнах были выдержаны в манере богатых русских домов в Сибири. За высокими воротами открывался обширный двор, по обходу застроенный навесами, лабазами, заездными местами для экипажей. Кумаш жил с двумя-тремя домочадцами и с выгодой сдавал пустующие комнаты приезжим.
Выбирая комнаты для постоя, Абай обычно учитывал, - в связи с тем, для чего приехал в город, - как часто ему придется выходить из дома. Прошлый раз, ища уединения, он останавливался в верхнем этаже, сегодня решил расположиться внизу, выбрав просторную светлую комнату, смотрящую своими окнами на солнечную улицу.
Средний жатак начинался приблизительно с того места, где стоял дом Кумаша. Здесь строились богатые казахские и татарские дома, главным образом, принадлежащие зажиточным торговцам. Одноэтажные из темно-красного кирпича, двухэтажные с бревенчатым верхом, крытые железом или тесом - все эти дома были построены в ряду улиц вдоль Иртыша и словно состязались друг с другом по размерам и украшениям, по вычурности резьбы.
На самом высоком месте среднего жатака был разбит базар, стояли многочисленные лавки, а внизу располагалась русская часть слободки. Здесь была больница, пожарная каланча, почта. Контора слободского пристава, которого казахи называли «забедейши»6, также находилась здесь.
Ниже и выше по течению реки, вдоль ее левого берега, простирались другие городские районы, как их называли местные жители - головной жатак и конечный жатак.
Только теперь, перекочевав в дом Кумаша, Абай мог с уверенностью сказать, что вполне устроился в городе. Он тут же послал Баймагамбета с поручением, и вскоре в его просторной комнате уже сидел Сармолла - один из самых сведущих людей слободки.
Сармолла не был ни имамом, ни халфе, кари или муэдзи-ном7, да и не слишком много толковал с людьми. Но все-таки он знал больше, чем Жабикен и Дамежан, ведь он был наставником, обучавшим группу детей, которые приходили за этим к нему домой, и знал, о чем говорят их родители. Перечисляя людей, умерших от холеры, он назвал цифры гораздо более значительные, чем те, что стали известны Абаю сегодня днем.
Говоря о жертвах холеры, Сармолла разделял город на приходы - махаллы, в зависимости от количества мечетей в Семипалатинске. По эту сторону, в слободе Бержак, размещались головная махалла и махалла Тыныбая - по названию мечети, которую построил богач Тыныбай. Подразумевая семь мечетей по обе стороны Иртыша, Сармолла насчитал семь махалла в Семипалатинске. Ни одну из них не миновала болезнь и смерть...
Сармолла не связывал холеру с бедностью или богатством, не ведал, что бедные, голодные, тяжело живущие люди умирают чаще имущих. Поскольку он сам редко принимал участие в жаназа, то и не знал о размере садака- платы, выделяемой мулле во время похорон того или иного умершего. Однако он считал, что имамы, муэдзины, кари, халфе весьма сильно обогащаются вокруг мечетей от холерных смертей. В разговоре он подчеркнул именно это и с нескрываемой завистью назвал некоторых, особенно противных ему служителей
