Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
Слева от входа лежал старик с белой, по всей длине спутанной бородой. Он был еще жив, но уже отходил - здесь, на одеяле, расстеленном прямо на земле, в окружении молчаливых, пристально смотревших на него людей. Это были Базара-лы, Ербол и Жаныл, хозяйка очага. Узнав вошедших, мужчины встрепенулись, вышли из оцепенения, в котором, по-видимому, пребывали долго, сидя у смертного одра. Они уступили место вошедшим, тихой скороговоркой пробормотав слова приветствия в ответ на салем Абая и Дармена.
Байбише Жаныл была настолько поражена горем, что даже не шелохнулась, по-прежнему обливаясь слезами, и лишь неопределенный знак, который больной подал ей, чуть шевельнув рукой, заставил ее нагнуться над постелью. Близко склонившись, почти прильнув к его лицу, она несколько раз громко повторила:
- Абай, Абай приехал, Абай и Дармен!
Больной с трудом повернул голову, язык плохо повиновался ему, он прошептал, еле шевеля губами:
- Кто приехал? Дармен...
Базаралы оборотился к джигиту:
- Слышишь - тебя зовет! Подойди, он хочет поговорить с тобой.
Дармен быстро снял верхнюю одежду и присел на корточки, склонившись над постелью. Абай сбросил на землю тымак и также приблизился к изголовью больного, сел, нагнулся, опираясь локтем на колено. Голова к голове, оба вновь прибывших склонились над умирающим. Ербол подбросил сухого кизяка поверх тлеющих в очаге угольев, принялся раздувать огонь.
Теперь, в свете ожившего огня, Абай хорошо видел лицо больного, с трудом узнавая черты своего старого друга Даркем-бая. Его крупный нос заострился и вытянулся, густые кустистые брови пали на глаза, затенив их, зрачки едва блестели где-то в глубине глазных впадин.
Ярко разгоревшийся огонь позволил и Даркембаю рассмотреть своих печальных гостей, чьи лица были столь близко. Побежденный болезнью, старик все еще мог улыбаться, хотя заметить его улыбку было и нелегко.
- Ты ли это. Абай. - произнес он тихим голосом, едва заметно вздрагивая веками, будто бы подзывая друга к себе.
Давно не плакал Абай, но теперь уже не мог сдержать слез: они так и закапали на лицо умирающего. Абай прижался лбом к его бороде, вдохнув теплый дух умирающего человека, стараясь навсегда запомнить его, и Даркембай тоже целовал его голову, вдыхал запах друга, будто желая навечно унести его с собой.
- Славный мой, дорогой мой старик! - скорбел в печали Абай, то ли взывая к умирающему, то ли говоря сам с собой. Всхлипывая, прерывисто дыша, он предавался горю, и ему казалось, что вся его многолетняя дружба с этим человеком и все его чувства к нему теперь собраны в этой широкой груди - и открылись в час смерти.
Дармен также заплакал. Жаныл подняла кверху лицо, шумно втянула воздух, не прекращая сотрясаться от немых рыданий. В свете пламени очага, горевшего в стороне, заблестели глаза Ербола, из его груди вырвался мучительный стон. Базаралы застыл у стены, низко опустив голову, было видно, как четко обозначились три глубокие складки меж его бровей, будто некий представший в отблесках огня знак печали.
Больной зашевелился, казалось, он с огромным напряжением стремится собрать все свои силы, напрягает разум, стараясь удержать уже уходящую жизнь. Глазами он отыскал Дармена, и тот понял, что Даркембай снова зовет его. Молодой джигит низко склонился над ним, приблизившись, насколько возможно, к лицу старика. Чуть поведя глазами в сторону Абая, умирающий вновь обратил свой рассеянный взгляд на Дармена и слабым шепотом, но все же внятно произнося слова, заговорил.
- Абай... - начал он и умолк ненадолго, затем, собравшись со всеми оставшимися силами, завершил: - отдал тебе долг.
Он сказал это очень тихо, обращаясь к Дармену, но в доме стояло такое безмолвие, что все услышали и тотчас поняли, о чем напомнил умирающий старик.
.Это случилось перед самым отъездом Кунанбая в Мекку. Он остановился в доме свата Тыныбека в Семипалатинске, собираясь в дальнюю дорогу, и в последнюю минуту Даркембай привел к нему мальчика десяти-одиннадцати лет. Это и был Дармен, племянник казненного Кодара. Показав его Кунанбаю, Даркембай сказал, что богатый бай в долгу перед сиротой. Увидев Дармена - слабого, беспомощного, с грязной повязкой наискось через все лицо, поскольку в те дни у него гноился глаз, Абай сказал: «Этот долг я возьму на себя». Только настоящий мужчина, исполненный истинного благородства, мог взять на себя кун, долг неправедно поступившего отца.
Лежа здесь при смерти, Даркембай неспроста вспомнил об этом. Базаралы и Ербол согласно кивнули, хорошо понимая, что он хочет сказать своими словами.
Каким был Дармен, когда он впервые предстал перед глазами Абая, и каким он стал теперь! Пусть он и не сын ему, но не менее дорог Абаю Дармен, чем родные сыновья. «Родился от меня» - это еще означает не все, Дармен был Абаю ближе некоторых его сыновей. Не повторяет ли он Абая во многих своих проявлениях так, будто он и есть его подлинный сын?
Подобные мысли, каких Даркембай был уже не в силах выразить, и пришли на ум его друзьям - Абаю, Ерболу, Базаралы...
Дармен и Абай никогда не говорили ни о чем подобном. Услышав слова Даркембая, они невольно переглянулись. Именно сейчас оба поняли, насколько истинным было то, что разумел умирающий. Сидя над ним и плача, низко склоняя голову, кивая, Дармен дал понять, что понимает слова старика. Вдруг он почувствовал, что Даркембай собирается сказать ему что-то еще. Дармен ближе прильнул к нему, едва не касаясь лбом его бороды, глядя на него умоляющими глазами, будто без слов вопрошая: «Скажи еще! Дай свои последние наставления!»
Все видели, как прощаются эти близкие, родные люди, и тоже прощались с умирающим, окружив постель в его маленьком доме. Жаныл, будто разговаривая сама с собой, все не переставала шептать, словно чувствуя, что старик, давно уже лежавший молча, хочет напоследок сказать что-то еще, сказать кому-то. Чем больше она думала об этом, тем чаще повторяла шепотом:
- Где же ходит Рахим? Что-то он не идет, Рахим, сынок наш, что-то он запаздывает.
И тут, тихо поздоровавшись с Абаем и Дарменом, в юрту вошел долгожданный Рахим.
На вид ему было лет четырнадцать-пятнадцать, был он рослым, светлолицым, худощавым. Увидев его, Жаныл молча подала знак рукой, что надобно снять тымак, тот так
