Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
Когда у него случился неурожай, об этом узнала вся деревня. Он сетовал на неудачу, сожалел о допущенных ошибках, злился, обзывал себя олухом царя небесного, да так громко, что это слышала вся улица. Благодаря такому поведению этот несдержанный и шумный человек нравился арендаторам гораздо больше покойного мистера Хорнера, ведь мы, как правило, склонны относиться более благожелательно к тем, чьи мысли нам близки и понятны, и редко расположены к тем, кто лишь своими поступками исподволь дает понять, что они думают или чувствуют.
Однако Гарри Грегсон оставался верен памяти мистера Хорнера. Мисс Галиндо рассказывала мне, что не раз наблюдала, как при виде капитана Джеймса мальчик, прихрамывая, переходил на другую сторону улицы, словно проявление уважения к новому управляющему было бы с его стороны сродни предательству по отношению к бывшему покровителю. А вот Грегсон-старший очень хорошо поладил с новым управляющим, и в один прекрасный день я с удивлением узнала, что браконьер и бродяга (так называли Грегсона местные жители, когда я впервые приехала в Хэнбери) получил должность лесника, ибо мистер Грей стал для него своего рода крестным отцом, поручившись за него и подтвердив его благонадежность. Священник сильно рисковал, однако, как и все его рискованные предприятия, это оказалось весьма успешным. Было любопытно наблюдать, как, сам того не осознавая, наш священник стал в деревне своего рода самодержцем. Он по-прежнему робел, смущался и нервничал, когда речь заходила о делах, не имевших для него никакой нравственной ценности, но, убедившись, что ему предстоит правое дело, закрывал глаза и, как выразился однажды капитан Джеймс, бросался в бой, точно разъяренный баран. Даже жители деревни говорили, что понятия не имеют, что сделает священник в следующее мгновение или где его преподобие окажется в следующий раз. И действительно, я слышала, как он оставался один на один с толпой браконьеров, задумавших ночную вылазку, или заходил в трактир, располагавшийся за пределами его прихода и земель ее светлости, где любили собираться всякие сомнительные личности и где священника и констебля встречали с таким же «радушием», как и непрошеного гостя.
И все же, несмотря на все это, мистер Грей был подвержен затяжным приступам уныния, когда казался себе совершенно бесполезным человеком, все замыслы которого обречены на провал, и считал, что ему лучше вообще сгинуть, чем влачить никчемное существование на земле. По сравнению с роившимися у него в голове грандиозными замыслами то, что он делал в данный момент, казалось ему сущим пустяком. Вероятно, эти приступы уныния были результатом особенностей его характера и природной нервозности, заставлявшей его всегда испытывать неловкость во время визитов в дом ее светлости. Даже миссис Медликот, буквально боготворившая землю, по которой он ступал, признавалась, что мистер Грей еще ни разу не заходил в покои миледи, не уронив или не разбив какой-нибудь вещицы. Ему было легче оказаться лицом к лицу с самым отчаянным разбойником, нежели с юной леди, – во всяком случае, так мы считали.
Не знаю, как это вышло, но примерно в то время, о котором я веду свой рассказ, миледи помирилась с мисс Галиндо. То ли ее светлость попросту устала от негласной холодности, возникшей между ней и ее старинной подругой, то ли изящное шитье и тонкая пряжа, выходившие из рук учениц школы, заставили ее смягчиться в отношении мисс Бесси, но однажды я чрезвычайно удивилась, узнав, что мисс Галиндо и ее юная воспитанница приглашены вечером на чай. Об этом по просьбе миледи сообщила мне миссис Медликот, и леди Ладлоу желала, чтобы к приходу гостей были сделаны кое-какие приготовления в ее личных покоях, где я проводила большую часть времени. Судя по характеру этих приготовлений, ее светлость намеревалась принять гостей с небывалыми почестями.
Миледи никогда не прощала наполовину, не то что некоторые. Кто бы ни приходил с визитом в ее дом, будь то супруга пэра или бедная девушка без роду и племени, к встрече гостей подходили основательно и со знанием дела, дабы оказать приличествующую случаю честь. Нет, конечно же, в каждом отдельном случае эти приготовления проходили по-своему. К примеру, если бы миледи вздумала посетить супруга пэра, то слуги получили бы приказ снять чехлы с мебели в белой гостиной (хотя за все время, что я жила Хэнбери, этого не делали ни разу), дабы продемонстрировать важной гостье украшения и роскошь, к которым она привыкла у себя дома. Впрочем, такие гости к нам никогда не приезжали, а мне так бы хотелось на них взглянуть! Равно как и на скрытую под чехлами мебель… Точно такое же правило, только немного видоизмененное, действовало и в отношении мисс Галиндо. Слуги разложили на видных местах различные вещи, которые могли бы заинтересовать гостей, равно как и массивные сборники гравюр вроде тех, с картинами Хогарта, что были призваны развлечь меня, когда я слегла со своим недугом, и что, как я догадалась, предназначались для мисс Бесси.
Вы даже не представляете себе, как любопытно мне было увидеть наконец эту таинственную мисс Бесси, представлявшуюся еще более загадочной от того, что никто не знал ее фамилии. Впрочем, мне, пожалуй, можно отчасти простить это любопытство, до сих пор заставляющее меня испытывать чувство стыда. Оказавшись прикованной к дивану на протяжении многих лет, я была вынуждена вести довольно однообразную и скучную жизнь, лишенную новых лиц, и вот теперь мне предстояло познакомиться с девушкой, о которой я так много размышляла в последнее время. О да, думаю, меня можно простить за излишнее любопытство!
Само собой разумеется, гости пили чай в главном зале в компании четырех девиц, которые вместе со мной жили на попечении миледи. Из тех девушек, что проживали в Хэнбери на момент моего прибытия, уже никого не осталось: одни вышли замуж, другие вернулись в отчий дом. Я и сама надеялась на нечто подобное. Мой брат Гарри служил викарием в Уэстморленде и очень хотел, чтобы я поселилась вместе с ним, и впоследствии я действительно уезжала, чтобы у него погостить. Впрочем,
