Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
Приезжали к нему и люди от ближайших соседей, многочисленных родов Сак-Тогалак и Жуантаяк, из Кокше и Мамая. Все они говорили примерно то же самое, что и разъяренные тобык-тинцы: «Опозорим Оразбая перед всем миром, с повинной головой поставим перед Абаем на колени!»
Магаш выслушивал все эти предложения, но отвечал коротко и скупо: «Честь моего отца нельзя обменять на скот! Его совесть не позволит обелить злодея мздой. Мой отец не примет подобных откупных, и я тоже не одобряю такое!»
Абай был рад, что Магаш отвечает именно так: слова сына, переданные ему посторонними людьми, переполнили гордостью его душу. Магаш вырос умным и рассудительным человеком, и его отец не мог не оценить этого...
С тех пор прошло около года, люди жили, занятые привычными заботами на джайлау и стойбищах, на пастбищах и у родников, но жестокое деяние, совершенное с Абаем в Кошбике, осталось в памяти незаживающей раной, неразрешенным вопросом не только для жителей этого края.
Беду, как говорят в народе, в мешок не спрячешь: эта напасть и через год была на устах людей, - всюду, где знали Абая, его стихи и песни, назидания, где слышали о его благих деяниях, заступничестве за простой люд. Весть эта широко распространилась по всей степи, дойдя даже до таких отдаленных родов, как Керей, Найман, Уак, всего многочисленного населения рода Аргын.
Ее услышали не только на джайлау, на осенних, весенних пастбищах, в зимовьях. Слово за слово, пешим ходом эта тяжелая весть дошла и до всех пяти волостей Семипалатинского уезда и, конечно, до самого города. В Семипалатинск, который был центром большой области, со всех сторон приезжали как простые люди, так и чиновники различного ранга, они увозили новости с собой, так эта новость достигла и многих городов - Усть-Каменогорска, Жайсана, Баяна, Каркаралы, Кереку, Кокпекти, которые входили в один дуан с Семипалатинским уездом. Оттуда разговоры перекинулись и в соседние с Семипалатинской областью волости: Акмола, Караоткель, Шубара-гаш, Лепсы-Капал, Аягуз, что в Жетысуйской области. Словом, все города и веси, где жил степной народ, были хорошо осведомлены о том коварном, подлом нападении, которое было совершено на одного из самых уважаемых его людей.
В разных кругах об этом говорили по-разному. Большинство выражало сочувствие или возмущение, что было вполне естественно. В то же время этот горестный случай, казалось, обнажил истинное лицо иных казахов, которых он не только не волновал, не коробил, но даже и вызывал некоторое удовлетворение. Волостные и хаджи, муллы и баи - те, что кичились своими предками, удостоенные всяческих чинов, ездившие на Макаржинскую ярмарку или совершившие паломничество в Мекку, те, кто хвастал, что был принят в конторе «жандарала» или якшался с каким-то сановником на чрезвычайном съезде, - эти люди не упрекали Оразбая за его преступные деяния. Напротив, они преклонялись перед его грубостью и дерзостью, говорили: по-другому и не могло быть, дескать, батыр только так и мог поступить - и тому подобное...
Эти люди ненавидели Абая столь же тяжело и неотступно, что и Оразбай, они ненавидели его «Слова назидания», его стремление к новой жизни. Они пытались опорочить Абая, услышанное подавали в искаженном виде, упрекая его в том, что он, мол, сам довел Оразбая до крайности.
«Ибрай зазнался! - говорили они. - Возгордился сверх всякой меры, унизил достоинство лучшего из лучших среди казахов, вот и встал за свою честь Оразбай. За языком своим надо было следить Ибраю!»
Чаще всего подобные слова исходили от людей, не раз сталкивавшихся с Абаем, хорошо сознающих его превосходство и сгоравших от черной зависти к нему. У этих-то людей - волостных, владетельных баев, хаджи из Усть-Каменогорска, Жайса-на, Кереку, Каркаралинска - как раз и были основания всячески одобрять и поддерживать Оразбая, и разговоры они заводили соответственно своему уровню, сами мало чем отличаясь от него.
А что же люди, остальные, те, кого принято называть простым народом? Этот народ не остался безучастным к событию: люди искренне сожалели о случившемся с Абаем, и таковых, выражавших свое глубокое сочувствие ему, было многим больше, их было не счесть... Здесь даже нельзя сказать, кто из ближнего или из дальнего аула, - сторонники, единомышленники Абая были везде, не считаясь ни с родством, ни с соседством. Услышав плохую весть, поразившую их сердца, они не только тяжело переживали, но и не уставали повторять слова Абая, песни его и стихи, еще глубже воспринимая их сердцем.
Людей, искренне сочувствующих Абаю, было одинаково много и в степи, и в городах. Особенно много сторонников Абая нашлось в Семипалатинске. Горожане хорошо знали стихи, назидания Абая, - их читали наизусть как молодые учащиеся русских школ, мусульманских медресе, так и простые городские жители, ремесленники, базарная беднота, даже мелкие торговцы по ту и по эту сторону Иртыша, и люди тяжелого труда, как, например, лодочник Сеил. Все любили Абая, часто повторяли в обыденной жизни его слова, приводили их в качестве ответа в беседах, - мол, так сказал Абай.
В отношении всяческих слухов уши у города были острее, нежели у степи: новость, прозвучавшая сегодня за вечерней трапезой в любом скромном очаге, назавтра оказывалась достоянием всего базара и продолжала свое шествие по улицам и площадям. Так и само искусство Абая: оно быстро распространялось по обоим берегам Иртыша, уже многие годы, неся радость и самому городу, и аулу Жоламан, и Затону. Город праздновал под песни Абая: их исполняли на проводах невесты и на самой свадьбе, на крестинах, на любых праздниках, как мирских, так и религиозных, во время айта.
Разве могли люди, радовавшиеся искусству Абая, певшие его песни и сыпавшие его крылатыми словами, равнодушно принять весть о невзгодах, выпавших на голову акына, о черных делах, запятнавших его честь? Все это город воспринял с возмущением и гневом.
Вот что случилось на пароме, ходившем между Семипалатинском и слободкой.
Близилась осень. В пору жаркого лета поубавились воды Иртыша, стали значительно чище по причине редкости дождей, несущих в реку всякий сор, да и берега несколько сблизились.
Через Иртыш и Карасу ходили два парома. Сначала людей переправляли через Большой Иртыш, на лесистый остров, который высился посередине реки. Пешие, верхом или на
