Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

Дмитрий Дурнев

«Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс»

От редактора

Мы познакомились с Дмитрием Дурневым весной 2018-го на журналистской конференции. Тогда я редко сталкивался с темой Донбасса, взорванного изнутри российскими провокаторами и местными сепаратистами, — но весь этот опыт был очень стремным. Журналистка, писавшая для «Медузы», где я тогда работал, репортаж о жизни Донецкой и Луганской «народных республик», приехала из командировки изрядно испуганной — в Луганске местные «власти» ее жестко задержали, пришлось в срочном порядке ретироваться. Знакомые активисты, решившие отправиться в Донецк с целью проведать историческую родину, попали там «на подвал» — им надевали пакет на голову, их избивали, им грозили самыми гнусными пытками; в Москву они вернулись травмированными и физически, и психически. К тому времени это уже перестало быть новостью — такие истории случались десятками.

В общем, сам факт, что в этих условиях работает независимый журналист, пишущий обо всем этом — о концлагере на территории бывшей арт-резиденции, о мошенниках и насильниках, захвативших власть, о внесудебных расправах и безумных тюремных сроках за посты в соцсетях — как есть, открытым текстом, казался совершенно невероятным. Только потом я понял: все дело в том, что этот человек — не пришлый, а свой, местный. Не в том смысле, что ему больше позволено: отнюдь — уверен, что Дурнев рисковал даже сильнее, чем многие визитеры из российских столиц или западных стран. А в том смысле, что ему нужнее. Дурнев писал про свой дом, своих людей, свою землю. Писал, потому что не мог иначе.

После того как 24 февраля 2022 года Владимир Путин объявил войну Украине, вопрос «где вы были восемь лет» моментально превратился в одно из главных риторических орудий российской пропаганды: мол, а что же вы, антивоенная публика, молчали, когда в Донбассе гибли из-за обстрелов дети, а теперь заверещали? Как и любой пропагандистский конструкт, это дьявольское лукавство: во-первых, не молчали; во-вторых, дети и взрослые годами гибли в Донбассе по обе стороны так называемой линии соприкосновения, разграничившей территорию самопровозглашенных «республик» и территории, подконтрольные Украине; в-третьих, если бы не действия России, эти люди могли бы жить, а Донецк — оставаться процветающим европейским городом с новеньким аэропортом и одним из лучших стадионов в Европе. И так далее.

Но важно даже не это. Увы, пропаганде удается замыливать смыслы, даже если ее усердно разоблачать. За эти восемь лет — и последовавшие за ними годы полномасштабной войны — Донбасс и сам превратился в своего рода конструкт, символ, предмет торга. Марьинка, Торецк, Нью-Йорк, Бахмут, Курахово: политики делают заявления об этих городах, эксперты обсуждают бои за них, те, кто просто читает новости, выучили эти названия наизусть — но никто не знает имен людей, которые там живут и умирают. Этих людей миллионы — и трещина, вызванная российской агрессией, как «гибридной», так и бесстыже открытой, проходит через сердце каждого из них.

Книга Дмитрия Дурнева позволяет хотя бы немного исправить положение.

История Дурнева уникальна именно потому, что симптоматична. Криминальные разборки первых послесоветских лет, поиски заработка в самых неожиданных местах, постепенная стабилизация ситуации на качелях между «донецкими» и «киевскими»; потом — ужас и хаос 2014-го, где все менялось практически каждую неделю, и всякий раз эти изменения казались чьим-то дурным сном; потом — фиксация кошмара как системы, где правили коррупция и навязанное единомыслие; потом — еще один чудовищный разлом после 24 февраля… Все это Дурнев пережил и прожил сам — как и сотни тысяч его земляков, каждый из которых делал свой выбор: уехать или остаться, покориться агрессору или спрятаться от него, поддаться пропаганде или сопротивляться ей, быть дома или быть на свободе. Говоря от первого лица, Дурнев дает им голос — и живым, и мертвым.

Мне очень дорого, что Дмитрий согласился написать эту книгу в рамках программы поддержки неподцензурной литературы StraightForward Foundation; для нашей небольшой организации, заточенной на то, чтобы помогать людям рассказывать правду, это огромная честь. В то же время, чего греха таить, я тревожусь за судьбу этого текста. За те самые восемь лет Донбасс даже в независимых русскоязычных СМИ превратился в такую притчу во языцех: все знали, что там творится повседневный беспредел, но почти никто не хотел об этом глубоко думать, тем более — писать. Это не столько упрек, сколько констатация факта: медиа так работают; в первый раз сообщения о пытках, убийствах или бомбардировках жилых домов шокируют, на пятом десятке читатели привыкают. Из Донбасса такие новости приходили сотнями, они превратились в рутину — и мне боязно, что и книгу потенциальный читатель может воспринять как пересказ этих рутинизированных кошмаров.

Так вот: это совершенно не так. В тексте Дурнева, конечно, много боли, горечи, ужаса и гнева, но в нем много и остроумия, иронии и попросту энергии. Главная характеристика этой книги — то, что по-английски называется емким словом resilience: жизнестойкость. На своем примере и примерах своих друзей Дурнев показывает, как оставаться живым и честным человеком, даже когда обстоятельства тебя агрессивно и навязчиво расчеловечивают. Я думаю, что в 2025 году это крайне полезный урок для любого человека в любой стране.

Александр Горбачев

главный редактор StraightForward Foundation

ГЛАВА 1

Реанимация

«Так, давайте свои фамилию, имя, отчество. Примите телефонограмму: мы отключаем вам свет!» Дурнев Дмитрий Валерьевич, врач отделения специализированной нейрохирургической реанимации, телефонограмму принял, — отрапортовал я: как молодой начинающий врач я отвечал на все вечерние звонки в ординаторскую областной клинической больницы. — А теперь ваши имя, фамилия, отчество, адрес, телефон?«

Мужик на проводе еще помнил Советский Союз — шел только 1994 год — и послушно начал по требованию диктовать свои данные. Сначала уверенно, потом с сомнением, а в конце все же спросил: „Зачем они вам?“

На что я ему подробно ответил: в отделении на аппаратах искусственной вентиляции легких в коме — четверо, а ручных дыхательных мешков Амбу, которые позволяют проводить эту вентиляцию механически, — два. И доктора на смене — два. Это значит, что двух больных мы поддержим до нового включения света, а два, скорее всего, умрут. И вот родственникам этих двух я дам все контакты уверенного в себе сотрудника электрических сетей — ну, не мне же брать на себя всю ярость убитых горем родных?

Мужик в шоке положил трубку. Свет нам не отключили, но до администрации больницы он дозвонился. Мой заведующий Георгий Анатольевич Городник потом несколько недель меня испуганно обходил стороной — он вообще всех боялся, начиная со своей жены, а тут молодой врач-интерн, без году неделя в отделении, берет на себя ответственность и угрожает неизвестному начальству смертью пациентов.

В отделение к Георгию Анатольевичу я попал в декабре 1993 года после долгих мытарств. Тем летом я закончил Донецкий мединститут, а в украинских медвузах тогда еще действовала советская система распределения: выпускникам были гарантированы рабочие места, но там, где считало нужным государство. Распределяли именно врачей: инженеры, экономисты и прочие уже должны были искать работу сами. Меня собирались отправить далеко от дома — на северо-восток, в Сумскую область, а платить должны были 44 тысячи карбованцев в месяц (так