Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

На территории за оградой царила Пенелопа Хайспис, директриса школы и преподаватель дисциплины «социальная этика», ее принято было называть мисс Пиппа. Предмет «социальная этика» включал в себя азы гражданских отношений, анализ демократической доктрины и принципов политической корректности. Мисс Пиппа двигалась плавно, разговаривала с учениками негромким голосом, отчетливо артикулируя свистящие звуки. Дети Марии боялись Пиппу, не любили школу, всякий раз провожали мать глазами, пока та вовсе не скроется из виду.

— Что хорошего было сегодня в школе? — спрашивала Мария у мальчиков, забирая их домой.

— Ты пришла! — неизменно отвечал старший, а младший зарывался лицом в материнское пальто.

Возле ворот школы уже собирались родительницы учеников — до конца уроков оставалось полчаса, но приходили всегда заранее: то был маленький клуб преданных школе дам, жен профессоров университета, и собрания клуба пропускать не рекомендовалось. Следовало прийти за полчаса, дабы в дружеской обстановке обсудить школу и то, как лучше льстить учителям. Старшей в клубе родителей была супруга бурсара из Модлен-колледжа, особа принципиальная. Родительницы обсуждали, что подарить преподавателям на сочельник, поскольку надо же как-то выразить признательность Пиппе за ее неустанные хлопоты, рассуждали о том, как прекрасно выглядит сегодня мисс Пиппа, сколь к лицу ей зеленый цвет. Сбор средств на подарки мисс Пиппе осуществляла супруга бурсара, взыскательно взиравшая на членов своего клуба. Иногда дамы перемещались в паб, расположенный на соседнем перекрестке, и полчаса, проведенных за чашкой чая с кексом, давно сделали всех дам закадычными подругами, и подруг более чутких и верных не было. Скажи Мария своим соклубницам, что муж ей изменил, можно не сомневаться, что многие воскликнули бы: «Oh, no!», а прочие сказали бы: «So sorry!»

Супруга бурсара издалека заприметила Марию и показала ей, приподняв над головой, свою толстую тетрадь, куда вносила пометки о пожертвованиях в пользу Пиппы. Сегодня дамы чай не пили, сегодня скрупулезно подсчитывали сумму на новую стиральную машину для директора: то будет практичный и скромный дар родителей. Размер взноса уточнялся и пересчитывался, и супруга бурсара, переняв ухватки своей половины, прилежно фиксировала фунты и пенсы, учитывая, кстати, и то, что в прошлых пожертвованиях некоторые не приняли участия.

Мария прошла мимо ворот школы, не оглянувшись на членов клуба, подумала, что вышла по привычке слишком рано, и теперь надо ждать тридцать минут, и можно время использовать.

Если поспешить, можно дойти до вокзала, проститься с Марком: он уезжал в Лондон, оттуда ехал в Россию. Здесь недалеко: стоит пройти чуть дальше за школу, свернуть пару раз по узким улицам, тогда можно выйти к вокзалу. Надо будет миновать роскошное строение бизнес-центра, возведенное на деньги арабского торговца оружием Саида, здание гордо именуют «Саид-скул», но предпочитают о меценате не говорить. В школу эту родители стремятся пристроить детей, а имя торговца оружием упоминать не любят.

Поколебалась, решила, что идти на вокзал не следует. Но и стоять у ворот, разговаривать с другими родителями не хотелось. Можно еще раз пройти вдоль канала, туда и обратно.

Между тем на перроне ждали поезд на Лондон. Круг лиц невелик, но представительный: Жанна Рамбуйе и ее супруг Астольф, одетые элегантно, скорее с парижским шиком, нежели с лондонской богатой простотой; невозмутимый галерист Алистер Балтимор, как всегда оживленный профессор социологии Бруно Пировалли (последний не собирался в Москву, но в лондонской библиотеке его ждали важные разыскания) и Марк Рихтер. В Лондоне собирались пересесть на скоростной поезд, идущий по тоннелю до Парижа, в Париже на московский экспресс. Поездка предстояла долгая, в духе путешествий героев Жюля Верна, и галерист захватил с собой кофр с дорогим бургундским: каков бы ни был сервис в московском экспрессе, такого вина точно не будет.

Вот и поезд, оксфордские феллоу двинулись к дверям, расторопный Бруно Пировалли помог Жанне Рамбуйе с элегантным чемоданом и галеристу Балтимору с его объемистым кофром.

— Осторожней с бургундским! Мы все в нем заинтересованы.

— Эй, Рихтер, минуточку!

Феликс Клапан шел по перрону бодрым, упругим шагом; спортивная куртка нараспашку, верхняя пуговица рубашки расстегнута, глаза прозрачные и твердые.

Подошел быстрыми шагами, встал перед Рихтером — уверенный в себе лысый мужчина.

— Хотелось бы прояснить кое-что в отношениях, — сказал Клапан.

— Что же еще прояснять? — сказал Марк Рихтер. — Я, как видите, уезжаю.

— Счастливого пути, — сказал всегда соблюдающий приличия Клапан, — вот и Наталия уезжает.

Рихтер не ответил. Клапан, твердый мужчина, сознающий свои права, сказал так:

— Наталия передала мне ваши слова. Хотелось бы ясности. Вы заявили, что близость Наталии со мной есть интеллектуальная пошлость. Вы дали понять, что «нравственно и интеллектуально» связь со мной есть событие недостойное. Как мне это следует понимать?

— Как хотите, — сказал Рихтер.

— Вы считаете себя интеллектуально выше меня? Это почему? — спросил Клапан. Он стоял, слегка отставив ногу, откинув голову, глядя на Рихтера уверенными, немного навыкате, прозрачными глазами.

— У вас интеллектуальные комплексы? — спросил его Рихтер.

— Не смешите, Марик. Никаких комплексов у меня нет!

Поскольку Рихтер молчал, Клапан полыхнул твердыми глазами и задал прямой, бескомпромиссный вопрос:

— Вы считаете, что Наталия уронила свой интеллектуальный статус, став близка со мной?

— Да, — сказал Рихтер.

— Разрешите уточнить. — Клапан владел собой. — Вы считаете себя интеллектуально выше меня?

Клапан имел все основания для гордости. Его иллюстрации к арабским сказкам были недавно приняты издательством «Кнопф унд Цукер», гонорар выплачен приличный, адекватный европейским расценкам. Его акварели выставлены на продажу московской галереей, принадлежащей Зульфие Тохтамышевой, а это о чем-нибудь да говорит.

— Итак, жду ответа.

Рихтер задумался. В последние дни думал тяжело.

Клапан в его глазах был абсолютным ничтожеством. Однако акварелист добился успехов в жизни. С той точки зрения, с какой на Клапана смотрела Наталия Мамонова, сотрудница московской лаборатории на низкой зарплате, — лысый акварелист был состоявшимся человеком. Художник, западный гражданин, владелец автомобиля. И, наконец, остроумный, уверенный в себе мужчина. В известном смысле этот набор свойств — тоже интеллект.

— Соревноваться с вами не могу, — сказал Рихтер.

— Тогда что именно означает ваша оскорбительная реплика?

Рихтер помедлил, но все же сказал:

— Дело в том, что я считаю вас ничтожеством. И женщину, которая свяжет себя с вами, уважать не смогу.

Он подумал еще и добавил:

— Важнее то, что себя считаю таким же ничтожеством. Думал, что ниже вас быть трудно. Ошибался. Соседством с вами, Клапан, опозорен навсегда.

Сказав, поплелся по перрону к вагонным дверям. Шел сутулясь, стариковской походкой, что появилась в последние дни.

Клапан размышлял, надо ли догнать старика, дать пощечину. Сам напросился. Следовало хлестнуть по