Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

…Из Краматорска мы уезжали с приключениями — на горе, где я обычно гулял с пацанами из Пчелкино, справа от нас вдруг гротескно расцвели два взрыва: в закрытой машине звуки здорово приглушаются и ты только видишь непонятные, красивые, вырастающие из земли столбы. Было ощущение надвигающейся большой беды. Потом она все надвигалась и надвигалась, а русские все никак не могли пробиться к моим родным кладбищам, уперлись в Торецк, Часов Яр, Святогорск…

Вторжение увязло, но проехалось по всем нам железным катком. Я видел, как внезапно начинали плакать мои друзья. Первым из них стал Леша Ковжун, телеведущий и чернокнижник. Утром в мартовском Киеве мы пришли на склад „Паляницы“, к нему приехала грузовая машина со всякой санитарной всячиной из Львова, и оттуда вдруг вывалились „попутчики“ — пара крепких ребят, не знающих ни слова на украинском. (Иностранцев на нашей войне было много — я сам лично встречал потом чехов, финнов, колумбийцев, бразильцев, аргентинцев, но больше всего грузин.)

„Ты представляешь, я выхожу покурить, а тут эти двое среди ящиков с памперсами озираются, — рассказывал мне Леша, вытирая слезы. — Эти ребята — боевые медики из Англии и США. Просят их не фотографировать: один взял бесплатный отпуск и „поехал отдыхать в Испанию“, другой работает в общественной организации в Калифорнии и беспокоится, не будет ли у них там проблем оттого, что он на войне. Представляешь, они намутили каски, но у них нет бронежилетов, они не боятся проситься под пули к ребятам в Бучу, но они боятся побеспокоить свое начальство — что за времена?!“

Пока мы говорили, иностранцы пытались помочь разобраться со штабелем ящиков с медикаментами — формировались наборы для подразделений. Американец Чейз расспрашивал Лешу, что за препарат залит в маленькие пузырьки с „зеленкой“, он такого никогда не видел. „Some fucking Soviet medicine!“ — отвечал в меру своего понимания телеведущий.

„Я закончил медицинский техникум в Великобритании и имею некоторый опыт в области экстремальной медицины при террористических атаках, — рассказывал мне для репортажа англичанин Калум. — Я добрался из Лондона до Кракова, а на следующий день добрался вместе с дипломатическим конвоем во Львов — кто-то из правительственных чиновников из Кракова ехал договариваться о поставках гуманитарных грузов в Украину, и я смог без ожидания на границе проехать вместе с ними. Во Львове я встретил Чейза, уже он нашел вариант, как добраться до Киева. Мы плывем по течению, у нас нет планов, и мы ждем, что из этого получится“. Чейз в свою очередь говорил, что много лет волонтерил в полиции в своей Южной Калифорнии, помогал искать людей, работал во время чрезвычайных ситуаций.

Леша иностранцам не помог: в их отряде, убивавшем россиян где-то в районе Ирпеня, был свой крутой боевой медик — целый кандидат наук, детский хирург. Англичанин и американец ушли по цепочке новых знакомых в какой-то из отрядов ТРО. Живы ли они? Не знаю.

Время было безумное. Одни люди работали сутками, чтобы сопротивляться вторжению, а другие люди старались им помочь. Я видел, как в „Паляницу“ заезжали девчонки, чтобы делать всем желающим бесплатный маникюр, потом как-то приехала тату-мастер и предложила набить любую наколку кому угодно бесплатно. Родной брат Алексея Ковжуна Даниил тут же сел за стол — как мне объяснили, у еврея из приличной семьи не могло быть тату, но Даня подумал и после долгого и обстоятельного спора о том, как на английском должна писаться фраза „Русский военный корабль, пошел на хуй!“ (так ответил украинский пограничник с острова Змеиный на предложение сдаться), аккуратно выписал ее на бумаге для татуировщицы. Весь процесс набивки святых для каждого украинца слов на руке гражданина Израиля и Украины я записывал — в мой репортаж этот эпизод не попал, но сохранившееся видео я нашел и послал семье Дани, когда он погиб на войне в 2024-м.

После 2022 года я больше не чувствую себя жителем Донецка. Мариуполь, где я жил всего четыре года и где родились мои две дочки, стал мне ближе. Известия о смерти друзей оттуда ко мне приходят до сих пор. Жители Мариуполя звереют, когда говорят о жертвах этой войны — особенно когда говорят про „данные ООН“. По состоянию на март 2025 года статистика Управления Верховного комиссара ООН по правам человек звучит так: „С начала года [на войне в Украине] были убиты 413 мирных жителей, ранения получили более двух тысяч человек <…> С момента полномасштабного вторжения России в 2022 году в УВКПЧ подтвердили гибель более 12 700 мирных жителей“.

Эти скромные цифры сложились из личных наблюдений сотрудников Верховного комиссариата и официальных данных на подконтрольной цивилизованному человечеству территории. Но в Мариуполь, Попасную, Марьинку, Рубежное, Северодонецк, Лисичанск, Бахмут и многие другие уничтоженные города и поселки наблюдателей ООН не пускали и не будут пускать. Данные о смертях мариупольцев не входят в эту условную цифру — эти 12 тысяч в данных о погибших в разбитом почти трехмесячным непрерывным штурмом полумиллионном городе поместятся несколько раз, и никто не знает точно, сколько. Поэтому РФ так старательно уничтожает все следы убийств и замещает там, в бывшем городе металлургов и машиностроителей, население. В справках о смерти гражданским пишут что угодно, только не минно-взрывные травмы, а в администрации огромного кладбища возле села Старый Крым (местные со странной гордостью еще до вторжения называли его самым большим в Европе) уничтожена вся документация по захоронениям с 2021 по 2024 год. На месте разбитого фугасной авиабомбой мариупольского театра быстро строят новый, целые кварталы разбитых домов превратили в зачищенные „от строительного мусора“ пустыри, где местами уже строятся поверх мертвых новые дома. Это называют „восстановлением“ города — хорошо хоть российским чиновникам хватило стыда не использовать слово „воскрешение“.

Мариуполь стал страшным рубежом — после этого моя связь с частью старых друзей в Донецке прервалась: взять это стотысячное хаотичное убийство на себя и свой новый русский паспорт им было как-то страшно и неприятно. Да и рискованно — граждане России просто не могут говорить о штурме Мариуполя никакой правды, получится сразу уголовное дело по статье за „фейки о российской армии“.

А на оккупированных территориях без российских документов не выжить. „Иностранцам“ — а именно так там теперь называют местных украинцев, не взявших паспорта агрессора, — отказывают во всем, от медицинского обслуживания и права работать до права собственности на недвижимость. Квартиры объявляют „бесхозными объектами“ тысячами: чтобы стать относительно защищенным, жилье должно быть переоформлено в российские реестры. Еще до войны права продать недвижимость лишались все, кто не переоформил квартиры на реестры „ДНР“, но теперь не защищают ни они, ни российское гражданство, полученное по специальной ускоренной „путинской“ процедуре после 2019 года. Те граждане России, которые более полугода находятся за пределами РФ и долго не платят коммунальные платежи, также могут лишиться своей недвижимости — по указу „главы ДНР“ Дениса Пушилина.

Дело тут в том, что у множества людей с этими ускоренными оккупационными русскими паспортами (в них не было, например, прописки и кода региона, поскольку официально до 2022 года Россия „Л/ДНР“ не признавала) имелись украинские документы, а после полномасштабного вторжения Евросоюз принимал любых украинцев с любыми документами — свидетельством о рождении, просроченным внутренним паспортом, видом на жительство в Украине в паспорте иностранного гражданина или даже в российском паспорте. Все украинцы получали защиту и даже сразу имели право на работу — таких условий ранее не предоставляли никому, Европа помогала как могла. В этих условиях множество народу со „старых“ оккупированных территорий поехали как беженцы в европейские страны. И вот у них тоже попробуют отобрать квартиры — пусть есть русский паспорт, пусть квартира в реестре „ДНР“, но если ты нелоялен русскому миру, может последовать конфискация.