На встречу дня - Ежи Вавжак
— Ты неплохо развлекался, — проговорила она. — Я все видела.
— Это что-то новое. Прекрасно, — он теснее прижал ее к себе. — А эту рыжеволосую я пригласил на нашу свадьбу.
Она коснулась губами его щеки.
— Я не хотела тебе говорить: мой профессор вернулся раньше. Я сдала уже свою работу на кафедру.
Ее слова вызвали раздражение. Лицо у него застыло, движения стали скованными, словно у манекена. Он молчал, не знал, что сказать ей, и понимал, что любое слово приведет к ссоре.
«Да, значит, это конец. Прежде я мог делать вид, будто у нас есть еще время и все как-нибудь образуется, утрясется. Она поймет и уступит, убедившись, что мое решение бесповоротно. А теперь что же получается? Она защитит диплом, получит должность в институте, а мне пришлет прощальную открытку с пожеланиями успехов. Нет, я не могу до этого допустить! Махну на все рукой и уеду. Да, вернусь в Катовицы! Сегодня же скажу ей об этом».
Они лежали на тахте в комнате Януша. Гжегож не мог уснуть, лежал молча. Ему вспомнилась ночь в доме у Марты, когда он так же вот молчал, борясь сам с собой, и тогда он почти решился и уже представил мысленно себе ее счастливое, радостное лицо, хотя все никак не мог подавить копошащихся где-то в глубине сознания сомнений. Вот и теперь что-то сковывает язык, мешает произнести эти слова, а ведь к концу вечера он окончательно решился. Потом много пил, был весел, шутил, рискованно играл в бридж, одним словом, сбросил с себя наконец тяжкое бремя сомнений и чувствовал себя свободным, раскрепощенным человеком.
«Так и сделаю, — все время повторял он, — так и сделаю. Я люблю ее, это главное. Остальное не важно. Хватит мне драться здесь с этими обормотами, которых радует каждый неверный мой шаг и которые готовы избавиться от меня любой ценой. Хватит, сыт всем этим по горло, всеми этими бесконечными стычками, и с начальством, и с подчиненными, надоело это идиотское положение, когда я фактически и ни с теми, и ни с этими, а по существу один. Первые считают меня неисправимым скандалистом, а вторые не верят, что это может что-нибудь изменить и реально им помочь. Поберегу здоровье, как-никак человек живет один раз, об этом нельзя забывать. Да, пора кончать, завтра же подам заявление об уходе, и черт их всех побери! Оформят, конечно, в два счета, Мисевич только этого и ждет... А секретарь? Вальчак?.. — Его снова одолевают сомнения, и сомнения эти горьки, он твердо убежден: любой выход для него плох, а следовательно, выхода вообще нет, какое бы он ни принял решение, в итоге все равно он понесет издержки, большие или меньшие, но так или иначе от какой-то части своих прежних надежд ему придется отказаться».
Поглощенный этими сумбурными мыслями, он не заметил, как Кристина уснула. Услышав ее ровное дыхание, он посмотрел на ее нежный профиль совсем уже другими глазами и, осторожно перегнувшись, выключил бра.
XII
Он машинально взглянул на лист бумаги, испещренный множеством разноцветных линий. Для человека посвященного эта цветная мозаика графиков была понятной и могла достаточно точно поведать о работе всего цеха. Но сейчас, за десять минут до начала смены, всем было не до графиков.
«За какие заслуги я здесь? — Гжегож поднимает голову и обводит взглядом сидящих за столом. — Просто какая-то ирония судьбы! Еще вчера я одиноко сидел, примостившись на краю скамьи у стены, похожий на запуганного зайца, я, чуть ли не преступник, один из виновников гибели человека. И вот за какие-то сутки все вдруг мгновенно изменилось, будто в волшебном калейдоскопе. Они смотрят на меня удивительно знакомым взглядом. Неужели все еще с опаской и недоверием?»
— Не хочу, — прямо ответил он вчера Борецкому, только что назначенному на должность начальника мартеновского цеха. — Я, конечно, не считаю себя глупее Пёнтека, но он намного опытнее меня. Если он и совершит ошибку, она не будет чревата тяжкими последствиями. А я не могу этого гарантировать. И вы понимаете почему. За доказательствами далеко ходить не надо.
— У меня на этот счет своя точка зрения, — прервал его Борецкий, пытаясь сохранять видимость спокойствия. Для каждого, знающего права начальника цеха, этот разговор-дискуссия мог бы показаться по меньшей мере странным. Таков уж был здесь порядок: вопросы ясные доводились до сведения и для исполнения кратко. И Борецкий не волен был изменить что-либо в прежнем порядке вещей. — Риск, конечно, есть. Ну и что из этого? Кто из нас принимает решения со стопроцентной уверенностью? Это нормальное явление. — Он развел руками, давая понять, что он тут ни при чем, таковы правила игры. — Без доверия, инженер Гурный, мы ничего тут не добьемся. И потому наша дискуссия кажется мне не особенно нужной. Перейдем лучше к конкретным вопросам.
В Гжегоже все протестовало против такого решения. Но чувство это было каким-то противоречивым, поскольку возражения его не касались существа дела. Он в какой-то мере понимал, что в душе согласен с Борецким, соглашается легко и даже сам начинает искать аргументы, подтверждающие позицию начальника цеха, хотя никак не может избавиться от опасения, что таким образом может стать впоследствии послушной марионеткой в руках начальства, которое будет направлять каждый его шаг.
«Не раз они пытались переманить меня на свою сторону, — разжигает он в себе слабеющее сопротивление, чувствуя, что еще минута — и он угодливо поддержит новое предложение, оно ведь и на этот раз представляется логичным и продуманным. Создается впечатление, будто имеешь дело с электронно-вычислительной машиной, которая все предусмотрела, забыв только одно — спросить меня, полагая мое согласие излишним. Нет, не так я представлял себе все это».
— Как я понял, речь идет, в сущности, не о моем согласии, не правда ли? — выпалил наконец Гжегож, немного подумав, но в голову так и не пришли никакие веские аргументы.
— Нет, конечно, нет. — Борецкий тоже начал нервничать, выведенный из себя этим непонятным упорством, этим стремлением припереть его к стене, заставить открыться, объяснить, почему он пришел к такому решению. — Речь идет о том, чтобы убедить вас,
