Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

— Кто стрелял в моего отца?

— А что, если я?

Глафира пристально посмотрела в глаза Сахи. Неу­жели? Нет, тогда он не посмел бы смотреть так откры­то. Правда, в первые минуты он чувствовал себя неловко, это она заметила. Может быть, его мучила совесть? И все же нельзя поверить...

— Нет, не ты—сказала она.— Я слышала, Токаш...

— А почему бы и не я? Считаете неспособным на та­кое геройство?

— Геройство?!—удивление Глафиры росло. И это слово без всякого стеснения произносит ее друг по гим­назии! Будто стрелять в отца Глафиры и убить его — ге­ройство! Да еще и говорит об этом прямо в глаза. Не удивительно ли?

В соседней комнате послышался скрип сапог, шаги. Затем раздался стук в дверь. И Глафира и Саха вскочи­ли с места.

— Да, папа!

Атаман обеими руками открыл двустворчатую дверь сразу настежь. Нахмурив густые светло-желтые брови, сморщив остренький нос, он уставился на Саху.

— Кто такой?

— Это мой знакомый Саха Сагатов, учились вместе в гимназии.

— Сагатов?— рявкнул атаман.— Щенок этого сму­тьяна, главаря бунтовщиков?

Разгоряченный разговором с Глафирой, Саха не сро­бел, ответил с достоинством:

— Милостивый государь! Я — такой же человек, как и вы!

Глафира заступилась за Саху.

— Папа!.. Он — мой гость, вы обязаны оказать ува­жение!

Малышев, сильно хлопнув дверью, ушел.

Теперь и Саха не захотел оставаться.

— Глафира Андреевна, если вы разрешите, я пойду. Быть незванным гостем весьма нежелательно!

Саха вежливо поклонился.

В доме зажгли свет. Отец позвал дочь к ужину.

В столовой просторно и светло от висящей под потол­ком позолоченной люстры.

Отец сидел с повязкой на голове, в халате со слегка засученными рукавами. Перед ним — неполная бутылка вина. Глафира села на свое обычное место — с правой стороны отца.

Обед прошел молча.

— Ну, Глафира Андреевна, рассказывай!—отец ис­коса посмотрел на дочь.

— О чем?— подняла голову Глафира.— О беззащит­ном кочевом народе, к которому вы применяете насилие!

— Раньше ты не так говорила. Тебя научил этот соп­ляк.

— Отзываться о нем так вы не имеете оснований. Ес­ли хотите знать, он честнее и вежливее, чем... ваш друг офицер Загоруля!

Атаман швырнул ножом и разбил графин с виноград­ным соком. Янтарная жидкость залила скатерть.

Петровна, старуха-прислуга, с досадой вскрикнула. Глафира заплакала и ушла в свою комнату. Атаман, прикусив губу, отвернулся к окну.

Если у человека испортилось настроение, то это легко заметить, как трещину на стекле, но настроение — пус­тяк. Отец с дочерью разошлись во взглядах. Однако сво­им поведением атаман и сам недоволен. Чересчур горя­чился, вел себя легкомысленно. Надо было не придавать значения словам дочери. Со временем поумнеет...

Глафира обиделась на Саху за то, что выстрел в отца он посчитал «геройством». И эта обида осталась в серд­це. .Но после нового раздора с отцом она решила, что ве­дет себя правильно. Тогда в чем вина Сахи?..

И долго перед ее глазами стоял образ юного джигита с широким лбом, со слившимися на переносье бровями, смело осадившего атамана разумным замечанием...

К утру отца будто подменили, он стал ласковым, что- то обешал Глафире, она слушала его плохо. Это был очередной приступ любви и нежности. Воспользовав­шись переменой его настроения, Глафира вышла на улицу.

Зима стояла мягкая, без сильных морозов. Приближе­ние весны почувствовалось рано. Бывало, в это время ветви карагачей гнулись к земле под тяжестью снега, а нынче от него не осталось и следа. А в парке совсем теп­ло. Неподвижный воздух влажен. Глафире вспомнилось, что вот такие теплые сырые дни бывали зимой в Петро­граде. Но там тепло ненадежное — подует с моря ветер, и сразу наступает пронизывающий холод.

Возле церкви она неожиданно увидела Саху, идущего ей навстречу с каким-то русским - высоким, пожилым, с длинными усами. Поравнялись. Но Саха не удостоил ее даже взглядом: видно, очень обиделся.

— Здравствуйте,— сказала Глафира, остановившись.

Саха обернулся, стыдливо покраснел, кивнул Глафи­ре и потом что-то сказал усатому. Тот остановился и дол­

го рассматривал Глафиру. На его суровом лице появи­лась растерянность. Глафире стало не по себе: чем она могла смутить их?

Глава 11

Саха сказал Бикен: скоро суд, жизнь Токаша висит на волоске. Чем ты можешь ему помочь?

Бикен поехала к Закиру.

Лом Закира — просторный, с большим вестибюлем. Дверь напротив ведет в контору. С правой стороны — гостиная, с левой — комнаты жен Закира. У Закира три жены: самая старшая из них — сестра Бикен, средняя — татарка, а младшая — узбечка. Узбечка свое лицо нико­му не показывает, ходит постоянно под паранджой, ни с кем никогда не разговаривает. Она очень молода, при­мерно, ровесница Бикен.

Бикен, открыв без стука дверь, смело вошла в комна­ту. На почетном месте на тахте сидел Закир, перед ним—- бутылка коньяку с длинным горлышком. Лицо вспотев­шее, глаза прищуренные, опять, видно, одурманил себя опиумом. Но сегодня с ним что-то особенное... Даже и тени нет того Закира, которого знала Бикен. Никаких признаков улыбки.

Удивленная Бикен на миг задержалась у порога. «Очевидно, старость подходит»,— подумала она и шаг­нула к Закиру. Висевший возле двери медный чайник упал с грохотом, должно быть, Бикен задела его. Вот беда! Закир оберегает этот чайник, доставшийся от пра­дедов, как сувенир-талисман.

Закир резко вскинул голову, густые брови нахмуре­ ны. Бикен громко хохоча, приблизилась к нему.

Закир, скрежеща зубами, уставился на Бикен.

— Дурак!— произнес он хриплым голосом, в кото­ром слышалось сожаление.

— Жездетай, что вы сказали?

— Нет, не ты, а Ибраим этот... Надо было давно при­учить необъезженного жеребенка к седлу... А он все во­круг да около... Дурак!

Бикен жеманничая обняла его за шею.

— Почему дурак?

Закир шепнул на ухо...

— Фу, бесстыдник! — притворно возмутилась она.

Закир обхватил девушку, повалил ее на тахту. Засу­чил рукава, потер руки — будто готовился свежевать ов­цу. Бикен поняла, что кокетничать дальше опасно.

— Жезде! Подождите... Отпустите! — отбивалась она.— Я кричать буду. Жамал позову!

Закир устал, он задыхался и все же не отступал:

— Выходи за меня замуж! Золотом осыплю!..

В комнату зашла третья жена Закира — узбечка, по­крытая паранджой, с тазиком и чайником-рукомойником.

Закир, опасливо озираясь, отодвинулся в сторону. По­том, громко хохоча, обратился к жене:

— Турсын-ханум, эта девушка хочет выйти за меня замуж, хочет быть младшей женой. Тебе нравится она?

Турсын-ханум стояла молча, опустив голову. Кто зна­ет, о чем она думала?

А Бикен уже приняла свой