Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин
Язык Кардена цедил яд. У сидевших похолодели спины, некоторые не могли усидеть на месте и заерзали.
— Астапр-алла!.. Боже-боже!
— Чего только пет на этом свете!
— Дай боже, чтоб все кончилось благополучно! — Со всех сторон посыпались тревожные и печальные слова, которые, объединяясь воедино, добавили страха и тревоги к сказанному Карденом.
Карден сегодня проложил путь к серьезному разговору. Погладив густую бороду, бай продолжал:
— В этом городе нет ни одного потомка истинных мусульман — почтенного казаха, уйгура, татарина,—который бы не терпел бесчинства. Скажите сами, разве это неверно—он оглянулся по сторонам, потом его взгляд метнулся в сторону Какенова. Карден замолчал, ожидая от него одобрения. Но Габдулла не хотел пока выставлять себя. —Вы — мудрость казахского народа,— снова заговорил Карден.— И я пригласил вас для того, чтобы поделиться этими печальными мыслями! Какие будут советы? Слово за вами!
Какенов теперь решился заговорить.
— Многоуважаемые гости! Я захватил лишь коней беседы, прошу прощения! Я не думал, что в этом уважаемом доме встречусь сразу со всеми знатными людь ми Семиречья.— Габдулла посмотрел на Кардена. Тот кивнул головой—дал знак: «Продолжай, все понимаю по тону голоса и движениям твоих губ»; Какеноз продолжал:
— Ни одного русского не тронул. Отчего же не бо леть моему сердцу? Он беспощадно грабит только ка захов и других мусульман. Я думаю, советская власть не так приказала ему. Об этом мы имеем некоторые сведения... Не было и нет человека, который бы назвал с уважительностью его имя или обратился к нему на«ты>.
— О ком это вы ведете речь? — вдруг спросил Жу нус как ни в чем не бывало. Хальфе посмотрел на него осуждающе.
— Глухой, что ли ты, мой друг? Говорим о коварном сыне Боки. Друг говорит в глаза, а враг — за глаза. Ваш сын, Жуке, мы слышали, является его правой рукой!—многозначительно пояснил хальфе.
Боштай, зная крутой нрав Жунуса, неодобрительно посмотрел на хальфе, словно говоря: «Напрасно об этом»...
- Враки! — произнес Жунус суровым голосом — это прозвучало как удар по зубам. Карден прикрыл рот. Между тем Жунус продолжал: — Токаша я знаю как одного из достойных сынов казахского народа. Правда, человек он резкий, а слова — подстать характеру. Но разве не он в шестнадцатом году смело выступил на за щиту казахского народа? Почему вы забыли об этом и теперь шушукаетесь да сплетничаете. Не поверю! Зачем говорить намеками?
— Помолчи, болтун!—сидящий рядом с ним задиристый хальфе задрожал от гнева и сдернул с головы чалму.
— Я болтун? Вот тебе!—Жунус коротко ударил хальфе по лицу. Они схватились драться. Поднялась суматоха. Странно, оказывается, и среди знатных, видавших виды людей, которые правили народом, есть способные на такие неблаговидные поступки! Хотя Какенов в душе не одоорял происшедшее, но успокаивать их не стал. Какой пес этот Жунус! Нет на него управы, вот и привык к таким выходкам, возомнил о себе, зазнался!
Какой-то джигит оттащил за полы хальфе и повел его с окровавленным носом на двор. Шум прекратился. Нуролла-ишан сказал Жунусу:
— Жунус, ты совершил бестактность! Поднимать руку на муллу—грех перед богом. Попроси прошения!
— А что, разве бог позволял мулле оскорблять других? Какое ему дело до меня? Каждый хозяин своих слов. Каждый мерит на свой рост. В такой момент, когда мы собрались поговорить о том, как облегчить свалившееся горе, он оскорбил меня. Ему не понравились мои слова?! Ха! За свои годы я не только от хальфе, но и от генера ла не слышал оскорбления... О Токаше я думаю совсем иначе, чем хальфе Я думаю, что и Карден-аксакал поторопился со своими обвинениями. Людские сплетни, подобно змеиному яду, распространяются быстро и умертвляют разум. Давайте подумаем! Поговорим с самим Токашем. Что он скажет? Мой сын Саха — не изверг, как назвал его хальфе. Было время, когда мы шли рука об руку и жертвовали жизни за народ. С тех пор прошло немало времени. Кто теперь мой сын? Какой жизненный путь избрал он себе? Все это мне пока неизвестно. Я сам хочу узнать об этом. Если дети в самом деле окажутся извергами...
Мелкими шажками вошел хальфе, умывшийся холодной водой. Его слух уловил последние слова Жунуса:
— Слава аллаху! В этом нет у меня никакого сомнения... Зато есть сомнение в том, что ты сам шагаешь по пути с мусульманами,— хальфе сел на свое место.
Жунус вскочил, руки его тряслись.
— Пусть этот... сдержит свой язык, иначе я ухожу!— Жунус указал пальцем на хальфе и посмотрел на Ну- роллу-ишана. Ишан ничего не ответил. Перебирая четки, он продолжал сидеть молча.
— Не могу я сдержать язык! — воскликнул хальфе:— Жунус мутит народ, отделяет одного казаха от другого...
Жунус, не говоря ни слова, взял свою нагайку и направился к выходу. Никто не открыл рта, все молча одобряли его уход. Только Карден, хозяин дома, счел неудобным не проводить гостя хотя бы до наружных дверей.
Когда Карден вернулся, Габдулла шепнул ему на ухо: «Не соглашается? Ну и пусть уйдет! Это лучше, иначе он все испортит...».
Аксакалы долго сидели за чаем, затем ели мясо. Хо тя они не взлюбили Жупуса, но в конце концов остановились на его предложении. Они решили направить посредника к сыну Боки Токашбаю с посланием: пусть прекратит разорение почтенных казахов. Если же не согласится, то пусть укажет место схватки... Имя его будет проклято пародом»
— Если он не одумается, мы не можем защищать его, как мусульманина!—произнес хальфе, отряхивая полу халата.
Как только гости разошлись, Карден взял счеты и принялся щелкать косточками. Бикен, украдкой слышавшая разговор, подошла к нему.
— Отец! — как Бикен ни старалась говорить спокойно, но ее голос задрожал и выдал душевное волнение.— Что вам нужно от Токаша? Почему вы поддаетесь нашептыванию других? Я знаю, вас толкает на это сын Какена.
— Милая, о чем ты говоришь? — спросил отец, оторвавшись от счетов и с удивлением посмотрев на нее.
— Когда отбирали у других скот, Токаш не тронул вас. Почему вы не хотите признать его доброту? Собрали аксакалов... Думаете, что сейчас прежние времена?— Бикен знала характер отца—если он вскипятится, то его трудно охладить. Поэтому она старалась говорить
