Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

— Ты думаешь, он пожалел меня из-за тебя?

Мысль о том, что отец намекает на отношения Бикен и Токаша, обожгла ее лицо.

— Что вы хотите сказать, отец?

— Говорят, что он горланит в этом Ревкоме каждый день, намеревается отобрать у казахов скот и передать русским. Первым назвал меня... Разве так жалеют?

— Вы расплачиваетесь за свой язык, отец! Сколько раз я говорила: не доверяйтесь этому Какенову. Он врет...

Карден молчал. Со двора вошла жена Кардена и согласилась с дочерью.

— Какую вы видите пользу в этих ходжах и муллах. Если на нашу голову свалится беда—ни один из них не окажет помощи. Сыновья Боки и Жунуса не то что с тобой, они не побоялись схватиться с губернатором и атаманом... Царские палачи не смогли осилить их, а вам подавно не под силу, мой старик. Разве не говорят в на­роде: «Богатым будет тот, кто умеет сдерживать себя»?

Карден молчал...

А на следующее утро он решил поехать в свой аул под Чемолгано.м. Если не досмотреть за скотом, его мо­гут растащить. Бикен решила ехать вместе. Карден не возражал: она неглупая, может пригодиться...

Глава 16

Выйдя из дома Кардена, Габдулла зашел к Бурнаше- ву. Ворота были открыты, в беседке внутри двора вме­сте с Салимгереем сидел еще кто-то. Заметив Габдуллу, Салимгерей крикнул: «Габеке!»

Не зря говорят, что удачливому джигиту встречается сваха... Кто же сидит в беседке? Подойдя ближе, Каке- нов узнал Яшайло. Давно не было его видно, откуда он взялся?

Салимгерей и Яшайло поднялись ему навстречу. Должно быть, родители Салимгерея жили во флигеле внутри двора; двери комнат раскрыты, всюду пусто. Хотя Қакенов давно знал Салимгерея, был хорошо зна­ком с сестрой его отца, но в этот дом он входил впер­вые. Дом был большой, комната за комнатой. Салимге рей привел его в самую дальнюю, видимо, она принад­лежала ему. На окнах — портьеры из красного сукна.

Ярко светит четырехфитильный канделябр. В комнате светло. Усадив гостя за круглый стол из орехового дере­ва в центре комнаты, Салимгерей сам опустился в кача­ющееся плетеное кресло. Яшайло стоял у дверей. Погла­див только что выступившие рыжие усики, Бурнашев обратился к Какенову:

— Суюнчи! — обычно Салимгерей часто шутил с ним, и поэтому Габдулла не придал этому слову никакого значения. Но в разговор вмешался Яшайло.

— Один человек посылает вам привет и спрашивает: «Какова погода в Семиречье?..»

Растерявшись, Какенов смотрел то на одного, то на другого. Что знает этот урод? Не подослал ли его Жа- купбек?.. Страх прошел и разум взял верх: не побывал ли Яшайло в Китае? Знает ли об этом Фальковский?

— Спасибо, погода в Семиречье ясная!—Габдулла не сводил глаз с Яшайло.

Яшайло распорол борт пиджака и протянул бумаж­ ку, завернутую в чистую тряпочку. Салимгерей и Яшай­ло друзья. Салимгерей — друг Какенова. Письмо при­бывшее из Китая, свело вместе всех троих. После тако­го вывода Габдулла успокоился и неторопливо начал читать письмо.

«...0 делах Яшайло расскажет устно. Не прерывай связь... Какова погода Семиречья?» Почерк Ибраима. Значит все благополучно.

— Когда прибыли? — Габдулла попросил Яшайло сесть поближе и стал внимательно слушать его рассказ.

Яшайло видел Джайнакова в Кульдже на квартире атамана Малышева. Все такой же, нисколько не поду­ дел, только много думает о родственниках, оставшихся здесь. Атаман тоже выглядит неплохо. Малышев и Джайнаков установили связь с англичанами. Теперь будут чаще задавать вопрос: «Какова погода в Семире­чье?» Их интересует обстановка. Комитет алаш должен все знать и передавать сведения... Когда наступит вы­ годный момент, англичане помогут. Малышев и Джай­ наков тоже не дремлют. Они собирают всех беглецов из Семиречья, Семипалатинска, даже из России. (Слово «беглецы» вызывало у Габдуллы ироническую улыбку). Похоже на то, что они сколачивают войско.

Свое сообщение Яшайло закончил заданием Джай­ накова:

«Пока жив заклятый враг, казахам не видать сча стья. В первую очередь надо уничтожить его. Тогда бы я вернулся на родину». Кто «заклятый враг», он не ска­зал. Поймете сами!

Какенов, конечно, понял. Сегодня и аксакалы не хо­тели называть это имя — оно известно...

Какенов передал самую суть разговора аксакалов, их решение поговорить с сыном Боки через посред­ника.

— Самое тяжкое впереди,— Какенов говорил с со­крушением.— Бокин намерен отобрать у людей скот и раздать его каким-то беглым разбойникам и русским мужикам.

— Говорите «беглым»! На синьцзянской границе от кочевников пыль столбом. Ушедшие в Китай казахи сейчас возвращаются.. Первые их группы уже прибыли в аулы,-—рассказывал Яшайло.— Другое дело, если бы они прибывали спокойно. Но у всех на устах одно и то же: «Знаешь ли Токаша, сына Боки? Где он? Правда, что он стоит у власти?» Они, подобно блеющим овцам, ничего другого знать не хотят, только одно...

Эта весть поразила Какенова. Вот когда начинается настоящее столпотворение! Что же делать? Ум — хоро­шо, два — лучше, а три —еще лучше. Опи просидели долго. А расставаясь, пожали друг другу руки, дали клятву: умереть — так вместе. Пришло такое время, что если не объединиться — гибель всем.

Глава 17

Саха был назначен полномочным комиссаром в Пиш- пеке по размещению и устройству прибывающих из-за границы казахов и киргиз, он начал заготовлять в селах и аулах продовольствие. В самый разгар дел полу­чил от Ревкома телеграмму: ему предписывалось пере­дать свои обязанности представителю пишпекского уез­дного Ревкома, а самому приступить к созданию уез­дного партийного комитета в Пишпеке. Это означало попрощаться с Верным на длительное время. Теперь Сахе нелегко будет выбраться из Пишпека... Расстроил ся, не хотел оставаться, но что поделаешь — дисципли­на. Война еще не кончилась. Куда посылает партия —

туда и идешь Если бы в Пишпеке жила Глафира! Но она давно уехала в Ташкент. И все же Саха разыскал дом деда Глафиры, зашел. Старик коротко ответил: «Нет ее. Уехала в Ташкент». И писем тоже давно не было. Что с ней? Саха написал Глафире письмо и стал устраиваться в Пишпеке на житье, чувствуя себя пока одиноким. Нужно было иметь кое-какие вещи, он отпра­вился в Верный.

Только успел войти в свою квартиру, умыться с до­роги, как появился отец. Саха до того был обрадован, что выронил из рук полотенце. Жунус раскрыл свои объятия и прижал сухощавого высокого ростом сына к груди.

— Саха-жан, наконец-то мы увиделись живыми и здоровыми! — голос Жунуса был тверд, движения живы, никаких следов