Семиречье в огне - Зеин Жунусбекович Шашкин

Токаш доложил, как и чего он добился в борьбе с этим драконом.

По предложению Юрьева президиум объявил Тока- шу благодарность и опять направил его в аулы и села. Президиум обязал его укреплять на селе Советскую власть, отбирать у крупных баев-феодалов скот и пере­давать его голодающим крестьянам, размещать и обес­печивать жильем казахов, возвращающихся из Китая... Завтра Токаш должен выехать в аулы.

Это все ничего, можно сделать... Тревожит положение в городе. Вчера отправился на северный фронт Емелев,

вместе с ним питомцы Токаша — Ораз, Жакупбек и Аб дулла. Для решения споров, возникших на границе с Китаем, для возвращения беженцев была создана ко­миссия во главе с Павлом Виноградовым, он завтра выезжает в Кульджу. Белобандиты совершили нападе­ние на Джаркент, туда отправился с отрядом Сергей Журавлев. Саха в Пишпеке.

Верные друзья разъехались в разные стороны. Кто теперь остался? Юрьев! Он болен. Иные дни даже не приходит на работу, лежит в постели...

Опечаленный, мрачный Токаш не сводит глаз с во­ды... Она бежит стремительно, не зная отдыха. Только в одном месте за поворотом образовался небольшой тихий затон — вода темная, неподвижная. В ней Токаш увидел отражение коренастого, пожилого мужчины.

Токаш посмотрел на противоположный берег и узнал Махмута. Махмут смотрел на него, скаля зубы.

— Маха!.. Эй, Маха!

Молча скинув сапоги, Махмут полез в воду. Дойдя до середины речки, он споткнулся и шлепнулся в воду— бурное течение понесло его.

«Расшибет его камень» — подумал Токаш и тороп­ливо стал раздеваться. Но Махмут сам встал на ноги, выбрался на берег.

— Маха, ты случайно не пьян?

С него стекала вода, скрученные черные усы обвис­ли. Маха, в обычное время державшийся непринужден­но и гордо, теперь потерял прежний свой вид, сутулился и дрожал.

Петр Алексеевич говаривал, что человека можно испытать и в самом малом деле. Если верить этим сло­вам, Махмут — не из храброго десятка, не особенно-то крепкий.

Он выжал одежду и с удрученным видом присел рядом с Токашем. Долго не мог слова вымолвить, как будто и не было прежнего веселого и словоохотливо­го Махмута.

— Ну, рассказывай, Маха!

— Токашжан, я... я люблю тебя, как родного сына.— Махмут не мог подобрать нужных слов, и это мучило его. Махмут набрал в себя воздуха и заговорил снова.— В городе о тебе много нехороших слухов. Бормочут: «Не любит мусульман, отрекся от веры...». Будь осторо­жен и не говори, что сказал я. Одним словом, у тебя много врагов...

— Маха, не огорчайтесь! Я не такой уж злодей, сам знаешь: разве я отказывался когда-нибудь делать доб­ ро для казахского народа? Нет! А Какенов, запятнавший себя кровью казахов, свободно ходит по земле. Не даль­ ше, как вчера... В общем, я завтра опять выезжаю в аулы. Буду раздавать байский скот бедным.

— Как же ты раздашь? Отберешь их скот, который они выращивали годами?

— Скот выращивали не баи, а батраки-скотоводы, те, которые не имеют ничего и голодают. Ты вот сейчас поднялся на ноги, купил дом, а раньше был настоящим босяком. Помнишь, как ты пешком гонял скот Кардена на базары Оренбурга и Троицка?..

Махмут молчал, надув губы. Он не одобрял намере­ ние Токаша.

Токаш нарисовал перед взором Махмута все богат­ство Кардена: в городе два дома, мануфактурный мага­ зин, несколько лавок, торгующих кожей и кожаными изделиями. Хозяином скотного базара тоже является Карден. Это только в Верном. У него есть магазины в Джаркенте, Аулие-Ате, Чимкенте и даже в Ташкенте. Кому принадлежат косяки лошадей, гурты коров в Че- молгане и несметное количество овец, пасущихся на склонах гор? Богат и брат Кардена Адпл. А разве со­ чтешь все, что принадлежит вчерашнему его зятю Закиру и бежавшему в Китай младшему его зятю Джайнакову? Подобно удаву, который может протолкнуть в глотку пойманную жертву толще себя, Карден обхватил Семи­ речье и готов был проглотить его. Почему жалеет его Махмут, перенесший от него столько обид? Этого Токаш никак не может понять...

— Он же мусульманин!

— А Карден, как мусульманин, жалел тебя? Почему ты работал на него, как раб?

Махмут не проронил ни слова. Нить разговора пре­рвалась. Токаш разозлился: эх, Токаш, Токаш! Кого ты хочешь убедить?

Он махнул рукой и пошел домой.

Тени удлинились. Наступила прохлада. На улицах стало тише. Дед Эрмнш подметал во дворе и перед до­мом.

— Два каких-то казаха ожидают тебя. Там в саду!— сообщил он.

Токаш подошел к гостям, поздоровался и ввел в свою комнату.

— Светик мой, это ты будешь сын Боки, комиссар- казах?— спросил рябой мулла с волосатым лицом в большой, как котел, чалме.

— Он самый!.. Здоров будь, Токашбай! — произнес верткий киргиз с окладистой бородой. Э, да это же Кал­дыбай. Он ведь жил в Токмаке, а почему оказался здесь? Говорили, что киргизскую алаш-орду опекают он и Арал- баев. Какое же дело привело его к Токашу!

— Светик мой. мы пришли к тебе по поручению на­рода,— начал разговор мулла, Калдыбай кивнул голо­вой. Не упуская н.з виду ни одного движения, ни одной гримасы гостей, Токаш зорко наблюдал за ними.

— Поручение народа—божье поручение, Токашбай. Мы — посланцы народа, уполномочены говорить от его имени. Доброе слово — знаменье к добру. Сначала нач­нем с добрых слов,—проговорил Калдыбай, то и дело наклоняясь к мулле своим худощавым телом.

— Да, начнем с добрых слов. Светик мой, ты счаст­ливая звезда казахов, истинный их сын, дай тебе, аллах, удачи! Услышав имя твое, мы радовались, узнав о де­лах твоих, пришли с горечью!

Токаш что-то заподозрнл:«Пришли с горечью...».

— Что же случилось, мулда-еке?

— Слова хальфе— сердечная печаль народа, То­каш!— вставил опять Калдыбай, перебивая муллу. Хотя Токаш раньше слышал имя хальфе, но видеть его ему еще не приходилось. Сят говаривал, что «когти хальфе ядовиты»...

— Сын мои, все лучшие люди Семиречья обращают­ся к тебе с просьбой: пусть соберет нас вместе, в единое целое. У нас есть свое имя — казах и есть мусульман­ская вера, пусть же не дает нас в обиду неверным!—го­ворят они. И вот чего они хотят от тебя. — Хальфе по­смотрел на Токаша в упор.

— Разве я не казахам служу?

— Говорят, что эта твоя служба идет на пользу не

казахам, а соответствует желаниям русских,— мулла по­ гладил бороду.

— Это неправда, клевета баев!