По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков
– Наверное, отец кому-то дал почитать. Или ты сама. Ты же раздавала книжки Илье, Сеньке, Тамаре. И они не возвращали.
– Возвращали. Сеня, даже перед тем как уехать на шахты, все мне привез, несколько журналов с Беляевым.
– А Пален – нет, – проговорила мама тихо.
В памяти у Ани сразу полыхнуло зарево предутренней бомбежки госпиталя.
– Молись, Аня, и тебе будет легче. – Мама вздохнула. – И об этом Палене молись.
Аня хотела ответить: «Никогда», – но промолчала. Она с удивлением разглядывала полки с книгами, журналами. Здесь были книги Толстого, Достоевского, Ремизова, Жюль Верна, Диккенса, Клода Фаррера «Прогулка по Дальнему Востоку», ее любил Сенька, книгу французского военного моряка, стихи Пушкина, Некрасова, «Потаенный сад» и «В гостях у журавлей» Клычкова, стихи Клюева «Медный кит», «Избяные песни», Кольцова, «Ржаное солнце» Петра Орешина; еженедельное издание по средам и субботам Императорского общества истории и древностей Российских «Мой досуг, или Уединение»; а также труды историка С. М. Соловьева, философов Лосского, Флоренского, Эрна, Булгакова, Вл. Соловьева; «Часовник», «Златоуст», «Духовный алфавит», «Жития святых», «Канонник», «Минея», «Четьи-минеи», «Требник»; «Жизнь и труды св. апостола Павла»; «Очерк жизнеописания Филарета митрополита Московского и Коломенского»; «Первые дни христианства» Ф. В. Фаррара. И еще книги медицинские, конечно: «Рефлексы головного мозга» и «Физиология нервной системы» Сеченова и многое другое.
Перебирая эти книги, Аня испытывала тоску и странное успокоение. В книгах было прошлое, ее прошлое – отрочество, детство. Открывая ту или иную книгу, она вдруг слышала какой-то звук солнечного дня, крик петуха или голос иволги в саду, или чувствовала аромат яблока, дерева, цветка, или видела густую синь рождественского неба; явственно ощущала присутствие отца, он был главным хранителем этого книжного мира, его проводником, апостолом… Из книги могла выпасть закладка в виде травинки, пера, соломинки, полоски материи, – вот из этой голубой материи мама шила ей платье для выпускного вечера в школе. А из этой желто-зеленой – платок для посещения собора уже в Смоленске, когда Аня училась там в медучилище… Время пряталось в книгах. Страницы книг были пропитаны запахами того или иного времени. И в них хотелось зарыться, нырнуть, как в волны, и исчезнуть.
Одолевало и удивление: как эти книги здесь стоят, когда по всему миру и по стране грохочет война. И этот дом, крепкий и удобный, с большой теплой печкой, и сад с беседкой, огород – все цело…
И, словно кто-то отозвался на эти ее помыслы.
43
Ночью снова над селом вставало зарево, где-то раздавались крики, надрывно лаяли собаки. На следующий день прямо в больницу пришли две сестры Тамары. Анну позвал фельдшер.
Она вышла, обогнула корпус больницы и за беседкой увидела сестер в перепачканных сажей платьях, кофтах. Верхней одежды и вовсе не было, хотя уже настали ноябрьские ненастные дни. Девочки и так-то были черноглазы, но сейчас их глаза были чернее самой глухой осенней ночи. Они рассказали, что ночью случилось несчастье – пожар. Дом сгорел, все сараи, баня, ничего не осталось. Бабушка и дедушка спаслись, а мама погибла, она кинулась в дом за вещами, сумела выбежать и хотя бы вынести какую-то одежду, а потом бросилась в дом еще раз и больше не вышла.
Анна попросила их обождать, вернулась в больницу и, все объяснив Станиславу Маркелычу, накинула платок, пальто и пошла с девочками сперва на пепелище; а потом повела полуодетых деда Елизара, бабушку Асю, двоих девочек и их братьев к себе в дом. А куда им было деваться? Для девочек и старухи она быстро отыскала одежду. Мальчикам дольше подбирала что-то из отцовских рубашек и брюк, все им было велико. Но все же лучше, чем кальсоны и нижние рубашки в черных пятнах сажи. Дед Елизар был в пиджаке на голое тело и в кальсонах. Ему она тоже дала рубашку и старые брюки. Трепетные морщины ходуном ходили по высокому лбу старика. Он недоумевал, как это все так быстро могло произойти и зачем Люба кинулась в эту геенну огненную… Старуха Ася с большими ушами и огромными глазами смотрела на все уже как-то бессмысленно, жевала губами. Мальчишки-подростки хмурились и крепились из последних сил. А девочки, Марья и Роза, плакали безудержно.
Аня наладила самовар, поставила на стол хлеб, берестяную вазу, полную антоновских яблок, кружки, банку с липовым цветом и мешочек с ягодами шиповника, наказала Агею, самому старшему, заварить чай, как закипит самовар, и поспешила в больницу.
Там ее встретила мама Пелагия. Она уже знала о пожаре, гибели Тамариной мамы, но не ведала, что все семейство Морозовичей у них дома. Аня ей об этом сказала. Нос с горбинкой Пелагии мгновенно посерел, глаза сузились. Некоторое время она не могла произнести ни звука, лишь бессмысленно смотрела, вот как бабушка Ася. Наконец она проглотила комок и проговорила:
– Я угадывала, что Морозовичи принесут нам несчастье… – Снова сглотнула с трудом. – Рано или позднее…
– Мама, деваться им некуда.
– В Каспле еще есть евреи.
– Ты же знаешь, что дед Елизар умудрился со всеми перессориться.
Мама смотрела в пол и потерянно качала головой.
– …И что же будет с ними дальше? – спросила она, взглядывая исподлобья на дочь. – И с нами?
– По крайней мере, пока они поживут у нас.
– Ты забыла предупреждение Лёвы?
Аня молчала.
– И чем всю эту ораву мы будем кормить? – продолжала мама.
– Что-нибудь придумаем, – отвечала Аня.
– Нет, мы просто не сможем так жить, – сказала мама, качая головой. – Нет, не сможем, не сможем… Сегодня пусть у нас останутся. А завтра…
Глаза ее блестели, нос порозовел.
– Мама!
– Хорошо, послезавтра. И ни днем позже.
– Мама!.. А как же… как же эти все твои молитвы, просьбы к святым? Ведь Спиридон покровительствует всем странствующим. Уж не говоря о страждущих. И Христос говорил, что тот, кто принял странника, обездоленного, самого Его приветил.
– Но Он не призывал добровольно себя убивать, – ответила мама Пелагия. – Самоубийство грех. А это все – самоубийство и есть. Больше мне и сказать нечего.
Пожар никто не гасил, и дом выгорел дотла, так что и хоронить было некого. Но дед Елизар все-таки потащился на пожарище и наскреб праха с костями, сложил все в мешок, и велел внукам на кладбище копать яму. Да тут внезапно явились полицаи и запретили им рыть могилу. Дед Елизар спросил, как же им захоронить прах? И в ответ один из полицаев, не местный, а бывший
