Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина
Открыть эти файлы по техническим причинам удалось только Лёне Тишкову. И я возблагодарила небеса, что нас с Дауром связывала исключительно крепкая мужская дружба.
Постепенно с ужасным скрипом и некоторым скандалом что-то стало докатываться до меня. Более того, ко всеобщей радости, я обнаружила бесследно исчезнувшую беседу Татьяны Бек и Даура «Огонь в очаге». Оба собеседника понятия не имели, где она и стоит ли ее вытаскивать на свет божий. «У нас с Дауром, – говорила Таня, – сложились весьма причудливые отношения – мы постоянно ссорились».
– Ежели в одной натуре дар и дурь не расколоть – это значит: о Дауре позаботился Господь, – писала Татьяна Бек в девяносто шестом году. – Да, я любила чужестранца, прекрасного как дикий брег, меня тянуло петь и драться и ртом ловить летящий снег… Его щека как правило была небрита. Он был мне ближе брата. Быта не замечал… – в девяносто седьмом.
В июле 2001-го в Кельне написаны такие строки:
Мой упрямый, мучительный, самоубийственный друг,
На чужбине огрета загробною вестью как плетью…
Вижу: ты, уходя, по чистилищу делаешь круг
И смеешься в лицо благочестию и долголетью…
Целый год он был всюду и везде, я встречала его у нас в Коломенском и ощущала поблизости, шагая по Тверскому бульвару, иногда мы виделись во сне, он молча выступал из темноты, как будто в свете свечи. Вдруг из какой-то книжки вылетел и полетел, как лист осенний, номер его телефона. Таня Бек рассказывала, что на полях ее стихотворения, посвященного Дауру, в сборнике «Узор из трещин», появилась свежая надпись – его рукой простым карандашом: и вот я здесь…
Мне хотелось построить книгу, похожую на дом, которого он лишился и куда ему предстоит вернуться, когда его жизненный путь сомкнется в золотое колесо. Когда глядела, как люди волнуются, вспоминая Даура, смеются или впадают в ярость, изливают обиды или затаивают новые, во мне зашевелилась пьеса об ушедшем человеке, чьи отношения с живущими продолжают развиваться, хотя его давно нет на Земле.
– Как нет Даура? – удивлялся Валентин Иванович Ежов, автор фильмов «Баллада о солдате», «Белое солнце пустыни», «Крылья» и еще пары десятков знаменитых кинолент. – А мы с ним договорились встретиться! Послушай, два единственных абхаза, которые учились на сценаристов в Москве, они оба учились у меня. Мы шли с Дауром по Гагре, он остановил такси и сказал водителю: «Друг! Знаешь ли ты, что в мировой кинематографии есть два абхаза. И они оба учатся у этого человека. Так что на территории Абхазии он должен ездить на такси бесплатно, иначе мы опозорены!..»
Потом мне прилетел конверт с тетрадным листком в клеточку от Евгения Рейна: «Даур Зантария, – написал он, – один из самых одаренных людей, встреченных мною в жизни… Еще до того, как я прочел его стихи и прозу, в Абхазии попал я в дом Даура на застолье. Поздним вечером на берегу моря он читал мне свои стихи. Я сразу понял – передо мной поэт…» Листок добыла и послала Татьяна Бек.
Плечом к плечу мы собирали нашу книгу, она все что-то добывала, посылала (…Я была вам хорошим товарищем, вы, надеюсь заметили это…). Пока не воскликнула: «Ой, я уже … все это вам посылать!»
Битов говорил глухим голосом, медленно, будто каждое слово высекал на граните, я записывала его на диктофон: «Даур Зантария был слишком талантлив. Его первая крупная вещь была не только талантлива, но гениальна, настолько в ней выражен новый жанр – органичный сплав эпоса и хроники, фольклора и летописи…»
Фазиль Искандер даже слышать о Дауре не захотел. А ведь когда-то они были друзьями. Нар отдал мне фотографии. Битов и Фазиль у них дома, все живы, хохочут, Лариса обняла Саску, Даур наливает шампанское.
– Старик, даже если знал, что его казнят, – объяснял мне художник Адгур, – но фраза уже созрела, не мог отказаться.
У Беллы Ахмадулиной на стенке распятие, а рядом – распластанная шкура белого медведя. «Это не я – его…» – сказала Белла. «Кого из них?» – спросил Даур со всеми вытекающими последствиями.
Поздравляя с юбилеем своего крестного отца – Резо Габриадзе (вторым крестным был Андрей Битов), – Даур заявил:
– Не верю, что тебе шестьдесят, Реваз, от армии, наверно, косишь?
Мне он сообщал доверительно:
– Все время хочется позвонить Фазилю. Спросить: Фазиль, как ты? Живешь на чужбине, горе мыкаешь. В чем тебе помочь?
Видимо, не удержался.
Был теплый сентябрь 2001 года, я ехала к Дине Рубиной в Спасоналивковский переулок – несколько счастливейших моих лет Дина служила в московском еврейском агентстве «Сохнут», и нескончаемой вереницей к ней шли разные прожектеры, представляли свои проекты, просили субсидии.
Вечером к ней обещал заглянуть Александр Бисеров, директор екатеринбургского издательства «У-Фактория». У них только вышел мой роман «Гений безответной любви», о котором Игорь Губерман прямо с порога отозвался благодушно: «Прочел ваш роман. Вы знаете, героиня такая идиотка, складывается впечатление, что эта черта в полной мере присуща самому автору».
Бабье лето, 11 сентября, благодать. Дина всего наготовила, стол накрыт, ждем гостей. Включили телевизор на кухне, а там – одни и те же кадры, мне показалось, из фильма ужасов – два самолета один за другим врезаются в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, и с пламенем, клубами черного дыма, пронзают их насквозь… Это повторяется и повторяется – как в страшном сне. А мы, окаменев, стоим и смотрим, не веря собственным глазам.
Но Дина приготовила ужин, садимся за стол, муж Дины художник Борис Карафелов, Александр Бисеров, Губерман с женой, мы с Лёней.
– Сегодня, – произнесла Дина, – погибло несколько тысяч людей. Это большая трагедия. Но был и еще один человек, который ушел совсем недавно в расцвете сил: Даур Зантария, абхаз. Его роман о том, как зарождается война, должен стать книгой – и она ищет своего издателя.
Я сразу вытащила фотографию Даура, всем показала, чтобы можно было воочию убедиться, какой это человечище, с сигаретой, в моем свитере с птицами.
– Мне кажется, – сказал Губерман, – что он был очень земной человек.
– Земной и небесный, – сказала я, – как Иерусалим.
(«А мое желание обнять тебя – оно земное или небесное?» – спрашивал Даур.)
– То самое «Золотое колесо», которое я читал в «Знамени»?! – воскликнул Александр Викторович. – Да я с удовольствием его издам!
Так наше «Золотое колесо» перекатилось с Дининой груди на грудь Бисерова и уже там вольготно расположилось, поскольку Александр Викторович отвез его в Екатеринбург, и началась счастливая эпопея подготовки рукописи к
