Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов

— Знаю, что нельзя играть с людьми, у которых с собой карты. Они ведь не просто так карты с собой носят.

— Так можно же просто на интерес.

— А у всех интересы разные. Игра на интерес — самая рисковая, самая опасная. Ты катала? Катаешь пассажиров?

— Мы встретились в этом странном городе, случайно. Мне неловко вовлекать тебя, обманывать. Высота. Высота. Высота.

— А что стало с Душманом? Вы ведь больше не общаетесь?

— Не хочу об этом говорить. Я рассказываю то, что было полжизни назад, сейчас все по-другому.

— Ты стал карточным шулером? Каталой? Да?

— Нет. Представь себе, я стал математиком. Правда, сейчас большая часть времени и души уходит на изучение символов, работ по индологии, древних текстов по эстетике. Помнится, мы ехали на электричке с Игорем, тем самым, которому однажды в нашем баре изменили цвет лица, и он говорил: «ты не представляешь всей красоты и сложности ангельских миров.»

Все, кому рассказываю про улицу Космонавтов, спрашивают что-то вроде «а что с ними стало». Спрашивают, общаюсь ли я с цыганями. Нет, не общаюсь. Когда погружаюсь во внутренние колодцы, в сознании все перемешивается: индийские гирлянды, движения по кругу, цыганские комнаты. Этот человек — не первый попутчик, которого встретил в Дели и которому рассказываю про детство.

10. Кладбище. Озеро.

Душман однажды сказал:

— Ты представь себе, что тебя посадили в тюрьму, но не в общую хату, где терки-фишки-полотенце, а в одиночку, и тебе нельзя ни читать, ни писать, просто кровать, стена и наверху окошко с решеткой. И вот, ты должен действовать. Мистику очевидно, что делать в такой обстановке. Он может развиваться, может работать. Его молитвы, его ритуалы, его видение — все это осталось с ним.

Один раз Натус пришел взволнованным. Сразу стал рассказывать о подвигах. Короче, была стрелка у цыганского барона с одним из местных авторитетов. Авторитет пригнал с собой свою братву-спортсменов. А барон кого пригнал? А всех цыганей боевого возраста. С утра их собрали, выдали им цепи, биты, пистолеты, даже ружья, и отвезли на стрелку. Чисто рядом постоять. И Натус тоже дали какой-то ствол. Цыгане — люди веселые и творческие. Когда там рядом появился автобус, они его окружили со стволами и цепями, сказали, молча выходить. Они думали, что это приехали братки-спортсмены. А это оказался обычный рейсовый автобус, с бабульками, которые ехали с огородов. Барон договорился с авторитетом, все отправились по домам. Братки-спортсмены в молчании и сосредоточении, а цыгане — в смехе и песнях. Оружие сдали обратно.

Натус привел меня однажды на цыганское кладбище. Это все то же космонавтское кладбище, только сторона, где цыгане лежат. Он рассказал про одного авторитета. Авторитет Натуса — это далеко не авторитет для нормальных людей и даже для бандитов. Авторитет Натуса вполне может оказаться соплежуем-маньком, играющим на ионике у себя в подвале.

К нам приходили странные люди. Вернее, они приходили к Душману и Кало, но я часто присутствовал при этих чудесных беседах.

— Сегодня, возможно, зайдет Акус.

— Да ты что!

— Да, говорю тебе!

— А кто такой Акус?

Молчание. Цыгане уважительно покивали. Тишина покивала вместе с ними. Пришло осознание, что Акус — это о-о-о-о-о, это тот, о ком лучше не говорить. Подошел вечер и дверь подвала открылась. Зашел большой большой, толстый толстый, с чудо-лицом, глазами, неправильно загнанными в лоб.

— Акус, дорогой, — Душман засуетился, обрадовался, захохотал.

Началась беседа. Акус не отвечал на вопросы Душмана, лишь изредка издавал какие-то звуки, типа звуков Пискуна. Душман хохотал, веселился. Тут же сам Акус!

— Акус, а правда, у тебя с Машиной конфликт был?

Акус снова не ответил, отмахнулся, снова э-э-э-э-э, снова кху-кху, снова языки леса. Я прекрасно осознавал, что лучше в разговор не встревать. Если спрошу, кто такой Машина — заработаю осуждение. Акус подошел к одному цыгану и погладил его по голове. Тот испуганно заулыбался. И вот, Акус встает и, наконец, выдал человеческое:

— Душман, если проблемы — зови.

Акус ушел, и снова наступила тишина. Видимо, он — часть Мифа, видимо, все кроме меня знали о подвигах Акуса, о том, как он ловил по вечерам милицейские вертолеты и относил их в лес, или о том, как его забрали в тюрьму, а все собаки города начали лаять и от лая у милиции лопнули перепонки в ушах. В общем, это был кто-то очень и очень серьезный, о котором, к сожалению, я так ничего не узнал — цыгане отказались рассказывать.

Цыгане объясняли страшные дела. Если садишься за стол с незнакомыми, внимательно отметь внутри себя, где находятся нож и бутылки, чтобы при начале драки это дело сбросить на землю или успеть ударить до того, как сидящий напротив схватит нож. Они говорили, что в один момент случается некий щелчок в пространстве, который указывает на то, что драка начинается, после этого нужно опередить остальных. Видимо, эти знания исходили из опыта и были действительно важны им. Мы это все дело внимательно выслушивали. Душман добавлял «правильно рассказывают, дело важное». Я как-то спросил, а с кем драться-то мы готовимся? Дущман, как знаток цыганской метафизики, ответил, что со зверем. А каким? А разницы никакой нет: внутренний это зверь, или внешний, главное, чтобы он нож не успел схватить. Когда мы сидим за внутренним столом, должны смотреть, где нож, а дальше ждать щелчка в пространстве… Это все скрытый путь, и этот зверь может оказаться тонким аспектом шизофрении, уродливой гримасой бездны или той бабкой, что поет по-волчьему у-у-у-у-у, которая знает о фантазиях и страхах

Было интересно, но пришло определенное понимание, что подобный путь никуда, кроме дурки, тюрьмы или тюремной дурки, не ведет. Я вспомнил, как в 12-летнем возрасте шел с другом по улице.

— Ты читал «Деяния»? — спросил я. — Когда Господь ушел, апостолы не знали, что делать. А затем чудо произошло. «Деяния» — это рассказ об этом.

— Сегодня почитаю.

А здесь открывалась другая реальность. Даже если мыслил символически, это пугало. Эдуардус сказал, что любит людей и зверей всяких, и не станет их бить, даже если они метафизический нож схватят. Друзья психи и я закивали, а цыгане засмеялись над нами.

День за днем нам открывалась цыганская метафизика. Приходил в гости и Пискун, и Гоча.

Пискун отвечал на вопросы писком, а